Брачное поведение

Источниками, позволяющими проследить демографические параметры популяции, являются в первую очередь метрические книги. Говорить о данных аспектах традиционной культуры можно только в отношении периода, охваченного сохранившимися книгами, — с середины XVIII по середину XIX в. Этот круг источников имеет свои особенности, в той или иной степени влияющие на полноту и надежность выводов. Всего за период с 1740 по 1858 г. в источниках так или иначе упоминаются 1578 семейных пар. Основную выборку составляют 957 семей, в которых рождение детей приходится на период с 1762 по 1840-е гг. и которые оставались в исследуемой популяции до смерти одного из супругов или отдачи отца в рекруты (для самых поздних семей — до 1858 г.).

Полнота регистрации браков была далека от идеальной. Из около 1100 семей, созданных в популяции в период с 1773 по 1851 г. включительно, лишь для 863 удалось обнаружить записи о венчании. Это означает, что порядка 230–250 браков (21–23%) либо вообще не были зарегистрированы, либо заключались в другом приходе — по месту жительства невесты. При выборочном просмотре некоторых метрических книг соседних приходов в них действительно найдены такие записи. Например, в книге регистрации браков Гайненского костела за 1701–1799 гг. выявлены 4 брака с уроженцами Кореньщины (начиная с 1750-х гг.), за 1802 — 1827 гг. — 6 браков, в такой же книге Хотаевичского костела за 1745–1798 гг. — 3 брака. Но сплошной просмотр книг всех соседних приходов, католических и униатских, представляет собой слишком трудоемкую и малоэффективную работу.

Круг брачных связей характеризуется относительной узостью. Основное количество браков заключалось внутри популяции. Происхождение обоих молодоженов удалось установить в 972 случаях. Из них 760 браков (78,2%) были заключены между двумя уроженцами Кореньщины. В 99 случаях (10,2%) местные жители женились на уроженках соседних имений. Чуть больше оказалось браков, когда местные девушки или вдовы выходили замуж за мужчин из соседних имений — 113 (11,6%). Из них 102 перешли в дома своих супругов, а в 11 случаях мужья становились примаками в хозяйствах Кореньщины. Обобщенно можно утверждать, что за пределы популяции в среднем отдавалась одна невеста из десяти и примерно столько же прибывало извне.

Довольно часто точное место рождения невесты или, реже, жениха не указывалось, но на их рождение вне кореньской популяции указывает фамилия, нехарактерная для местных уроженцев. Возможно, некоторые из таких женихов и невест происходили из отдаленных местностей, но утверждать это наверняка нельзя. В тех случаях, когда места происхождения обоих супругов устанавливаются точно, ими являются ближние окрестности.

В период принадлежности Кореня Виленскому капитулу были заключены 19 браков местных уроженцев с пришлыми невестами, место происхождения которых указано или устанавливается по косвенным данным. Чаще всего ( в шести случаях) это имение Укроповичи, непосредственно граничившее с Коренем на западе и входившее в тот же приход. Три невесты были из имения Коцели, находившегося в 10 км к северо-западу от Кореня и тоже относившегося к его приходу. Столько же невест происходили из Хотаевич, граничивших с Коренем на северо-западе, причем все три записи о венчании внесены в метрические книги местного костела. Из Гайненского прихода, расположенного на юге, происходили три невесты (браки также регистрировались в приходе невесты). Кроме того, в Кореньском костеле были зарегистрированы браки с уроженками двух деревень с одинаковым названием Городище (в Гайненском и Хотаевичском приходах), деревни Губа имения Логойск, деревень Ганевичи и Олешники, принадлежавших тоже капитулу и расположенных в 22 км от Кореня.

Куда выдавались замуж местные уроженки, известно в 31 случае. В четырех из них это соседние с Коренем Укроповичи и еще в одном — находящиеся рядом с Громницей Лозки, в двух — расположенные чуть далее за Укроповичами Коцели, в пяти — также соседние Эйнаровичи и Слобода (принадлежавшие к Гайненскому приходу), в одном — сама Гайна, в пяти — Хотаевичи и находящиеся совсем рядом с ними имения Дрила и Пущенка, в двух — Плещеницы, в пяти — село Камень (вероятно, Камень Харецкий в 20 км к северо-востоку от Кореня), в одном — соседний с Каменем Клин, в четырех — Ганевичи и принадлежавшая к этому же имению деревня Молоди. Лишь в одном случае зафиксировано замужество в относительно удаленные Радошковичи. В качестве примаков на Кореньщине осели в этот период уроженцы как минимум трех соседних имений. Один из них происходил из Кременца (15 км к западу), двое, вероятно, из Укропович и Ганевич.

После объединения в 1795 г. в руках И. Неплюева бывших имений Корень, Ганевичи и Эйнаровичи (Мурованый Двор) произошла некоторая переориентация брачных связей. В течение последующих 30 лет установлены 24 брака местных уроженцев с пришлыми невестами. В одиннадцати случаях невесты были из деревень имения Ганевичи, в семи случаях — имения Мурованый Двор, а в одном случае указана просто Гайненская парафия. Из Укропович происходили четыре невесты, одна — из Селища (населенных пунктов с таким названием в ближних окрестностях было несколько). Не менее 12 невест были пришлыми, судя по их фамилиям, но их место жительства не указано.

Жительницы Кореньщины за это же время вступили в браки с 27 уроженцами других имений. Из них 9 вышли замуж за подданных имения Ганевичи, 8 — за подданных Мурованого Двора, еще в одном случае житель имения Мурованый Двор перешел в примаки в деревню Михалковичи. В Укроповичи выданы замуж 4 девушки и 2 — в Лозки. В оставшихся трех случаях женихи являлись жителями деревни Стайки имения Гайна, деревни Кузевичи имения Логойск и, вероятно, имения Хотаевичи. Еще в 9 случаях место жительства женихов не указано, а их фамилии не позволяют определить происхождение.

После нового обособления Мурованого Двора, когда в руках Чудовских остались Красный Бор и Ганевичи, соответствующим образом изменился и характер браков. С 1826 по 1851 г. установлено происхождение 21 пришлой невесты, из которых 17 перешли из деревень имения Ганевичи. Еще в двух случаях жители Кореньщины перешли в примаки в это же имение. Из остальных четырех пришлых невест три происходили из Укропович, одна указана просто из мещан. Место жительства еще 8 невест неизвестно.

Кореньские девушки выходили замуж за пределы популяции 29 раз, а в 5 случаях их брак с подданными имения Ганевичи привел к переходу женихов в примаки. В то же имение вышли замуж 5 невест. Остальные женихи распределялись так: 6 — из имения Родзевичи около Гайны, 2 — из самой Гайны, 4 — из деревень Губа и Кузевичи имения Логойск, 3 — из Городища (вероятно, в Хотаевичском приходе, по соседству с Громницей), 3 — из Укропович, по одному — из Лозок, Путилова и Коцелей (Кореньского прихода). Один жених был из фольварка Дрыгаловичи, локализовать который не удалось (возможно, речь идет о Дриле около Хотаевичей), а еще у двоих место жительства не указано.

Столь высокая пропорция браков с подданными одновладельческого имения Ганевичи, деревни которого находились в 15–20 км от деревень Кореньщины, на фоне малого числа браков с жителями непосредственно граничащих имений свидетельствует в пользу того, что помещик достаточно жестко контролировал браки своих подданных. Возможно, что сплошное изучение метрических книг соседних приходов позволило бы выявить несколько случаев, когда жители Кореньщины брали невест в других имениях и венчались там. Но вряд ли это кардинально изменило бы общую картину. В рамках Кореньского прихода преобладание брачных связей с Ганевичами по сравнению с гораздо более близкими территориально Укроповичами, Лозками и Путиловом несомненно. Границы имений, принадлежавших разным владельцам, были серьезным барьером на пути брачных и, видимо, иных социальных контактов.

Еще одной характерной особенностью является избирательность браков между поселениями. На протяжении 20 лет, с 1773 по 1793 г., жители Кореньщины регулярно отдавали невест за жителей довольно удаленной деревни Камень. Всего таких браков зафиксировано пять, из них три — в течение 1786 г. (все три жениха-родственники носили одну фамилию — Симонович). Очевидно, первый брак повлек за собой более тесные контакты, которые способствовали заключению последующих. После 1793 г. этот вектор брачных связей теряет свое значение, но в 1827 г. появляется новый — деревня Родзевичи. В том году две девушки из Кореньщины вышли за парней из этой деревни, причем оба носили фамилию Куницкий. Затем браки с жителями этой деревни становятся регулярными: они повторяются в 1828, 1833, 1838 и 1850 гг.

Время заключения браков подчинялось сезонному хозяйственному циклу и, кроме того, имело сильную зависимость от церковного календаря. За весь период наблюдений ни одного брака не отмечено в декабре и лишь три — в марте, т. е. в месяцы, на которые приходятся самые значительные посты. В XVIII в. почти две трети свадеб приходилось на два месяца: ноябрь (по окончании уборки урожая) и февраль (период масленицы накануне Великого поста). В последующие десятилетия эти два острых пика постепенно смягчаются, но отчетливо прослеживаются вплоть до конца наблюдений. В таблице 6 приводится как абсолютное число браков и процентное распределение по месяцам, так и помесячные индексы брачности, призванные учесть неравное количество дней в месяцах. Эти индексы рассчитываются как отношение числа браков в данном месяце к среднемесячному (принимаемому за 100), умноженное на число дней в месяце и разделенное на среднее число дней в году (365,25).

Т а б л и ц а 6. Суммарное распределение браков по месяцам

Столь сильная приуроченность браков к церковному календарю не была характерна для Западной Европы. Сравнительные данные можно получить из работы Е. Ригли и Р. Скофилда, в которой обобщена статистика по примерно 10 тысячам английских приходов, а также приводятся данные по приходам Швеции и Финляндии[15].

Т а б л и ц а 7. Помесячные индексы брачности в Западной Европе

Впрочем, агрегированные цифры здесь могут ввести в заблуждение. Анализ данных по 14 приходам в разных регионах Германии показал, что традиционные сроки свадеб очень сильно различались. Так, в Бадене резкий максимум (помесячный индекс на уровне 180–220) приходился на январь и февраль, а менее выраженный пик (на уровне 140) — на ноябрь, тогда как минимумы (индекс ниже 30) — на март и декабрь. В Баварии февральский максимум еще более резкий — на уровне 260, тогда как в январе, мае, июле и ноябре индекс достигал значений не выше 115–130. Минимумы на уровне 30–60 приходятся на март, август, сентябрь и декабрь. В Вюрттемберге пик на уровне 180–200 отмечается в октябре и ноябре, с мая по июль брачность находилась на уровне 130–140, а в феврале индекс был чуть ниже 100. Глубокие минимумы (на уровне 20–30) приходились на декабрь, январь и март. В приморской Восточной Фрисландии наблюдается один выраженный максимум — с апреля по июнь, когда индекс со 150 взлетал до отметки выше 250 в мае и вновь возвращался к 170. В августе — сентябре и с декабря по март индекс оставался на уровне 50–70[16]. Но все же нигде не отмечалось полное прекращение брачной активности, характерное для Кореньщины в марте и декабре, и нигде максимум не был столь выраженным, как ноябрьский пик нашей выборки.

Что стояло за этим пиком, можно уяснить из описания свадебного обряда в Гайненском приходе, датируемого 1800–1802 гг. [17] Его автор отмечает, что оптимальным для свадьбы на рубеже ХІХ в. считался период между праздником Покрова (1 октября у католиков, у православных в это время он приходился на 13 октября григорианского календаря) и началом рождественского поста, причем октябрьские дни уходили на длительные подготовительные обряды (малые и большие заручины, змовины и др.), предшествовавшие собственно венчанию. Характерной особенностью этих обрядов является очень высокая степень их детализации. Она разделялась на три фазы. Первым шагом к предстоящему браку было официальное сватовство, или малые заручины. Сват являлся в дом будущей невесты с предложением, на которое ее родители должны были дать предварительный ответ. Если этот ответ был положительным, он сопровождался определенными ритуалами и небольшим застольем, что породило другое название обряда — первые запоины (оба названия упоминаются в известной народной песне: А ў полі вярба нахілёная, маладая дзяўчынанька заручоная — заручоная і запітая, заручоная і запітая). В метрических записях Кореньского костела этот обряд, естественно, не зафиксирован, но упоминается действие, которое было, видимо, непосредственно с ним связано: о состоявшейся помолвке публично объявлялось с крыльца храма в день службы.

В течение недели после малых заручин помолвку еще можно было расторгнуть без морального ущерба для обеих сторон. Затем наступало время великих заручин, или великих запоин. В этом обряде уже участвовал жених, который представал перед оценивающими взглядами всей родни невесты. После этого решение о браке приобретало окончательный характер, и об этом также объявлялось с крыльца костела (церкви), и в метрических книгах речь идет именно о двойном оповещении. На пятый день после этого происходили обряды, или змовины (сговор), на которые приглашались все односельчане и все родственники с обеих сторон, как бы далеко они ни жили. В их присутствии молодые обменивались кольцами, а сват дарил невесте сапожки. Это, видимо, символизировало ее предстоящий переход в род жениха. К моменту описания эти два обряда уже начали смешиваться, а связанные с ними ритуалы — взаимно переходить с места на место, а в последующие десятилетия они окончательно слились.

Собственно церковные обряды подключались лишь на завершающей стадии этого многодневного действа. Через неделю после змовин, обычно в субботу, невеста с подружками шла к исповеди, а затем устраивался девичий вечер, на котором она в компании подруг символически прощалась с незамужней жизнью. На следующий день происходило венчание, и на этом роль официальной религии завершалась. Последующий обряд собственно свадебного торжества, растягивавшегося на несколько дней, описан этнографами многократно. Он также был насквозь пронизан ритуалами явно языческого происхождения, большинство из них интерпретируются с точки зрения магии плодородия.

Таким образом, процесс заключения брака растягивался почти на месяц и сочетал в себе обширную, строго регламентированную последовательность действий, из которых подавляющее большинство имело языческие корни. В то же время оба таинства, рассматриваемые как обязательные с точки зрения христианства — исповедь и венчание — не просто заняли в этой последовательности свое место, но и являлись его смысловой кульминацией. Это сочетание двух мировоззренческих пластов отчетливо сохранялось на протяжении последующих десятилетий.

Ноябрьский пик брачности объясняется наложением трех факторов: сельскохозяйственного цикла (не позволявшего начинать брачную активность до конца сентября), церковного календаря (запрещавшего венчание с конца ноября) и длительности ритуалов подготовительного периода, отнимавших весь октябрь. Аналогичная ситуация наблюдалась и между двумя главными постами, т.е. в период мясоеда (январе — феврале). Постепенное расширение пиков брачности на октябрь и январь к середине ХІХ в. говорит о снижении роли третьего из этих факторов, т. е. о деградации архаичных черт брачного поведения. Свадьбы явно начали происходить по более упрощенному сценарию, и этнографические материалы конца XIX — начала ХХ в. подтверждают это.

Средний возраст на момент первого брака устанавливается для 986 индивидов (485 мужчин и 501 женщины), для которых известны одновременно даты рождения и даты брака. В период с 1780 по 1793 г. в первый брак вступили 53 мужчины и 66 женщин с известной датой рождения. Средний возраст составил 20,1 года у мужчин и 19,8 у женщин, медиана — 20,3 и 19,8 года. Период российского господства можно разделить на два примерно равных отрезка. В течение 1794–1820 гг. возраст первого брака у мужчин составил 22,1 года, медиана — 21,9 (учтены 189 случаев), у женщин — 20,6 и 20,3 (184), в период 1821–1851 гг. — соответственно 23,6 и 23,1 года (243 случая) у мужчин, 23 и 22,8 года (251) у женщин. Возраст брака постепенно повышался, но все равно был ниже, чем в Западной Европе (именно это различие в свое время позволило Дж. Хайналу выделить европейский тип брачности). В Англии в первой половине XVIII в. средний возраст составлял 27,5 года у мужчин и 26,2 у женщин, во второй половине — 26,4 и 24,9, в первой половине XIX в. — 25,3 и 23,4[18]. Выборка по 14 германским приходам дает на первую половину XVIII в. 27,8 года у мужчин и 25,3 у женщин, во второй половине — 28 и 25,7, в первой четверти XIX в. — 28,3 и 26,2, во второй четверти — 29,4 и 26,9[19].

Разница в брачном поведении становится еще нагляднее при разбивке возрастов на интервалы. Так, в Кореньском приходе моложе 20 лет были 127 женихов (26,2%) и 165 невест (32,9%). Возраст от 20 до 25 лет имели 241 жених (49,7%) и 270 невест (53,9%). Всего, таким образом, на возраст моложе 25 лет приходились браки 75,9% женихов и 86,8% невест. В тех же 14 германских приходах вступали в брак до 20 лет всего 1% женихов и 9,4% невест, до 25 лет — соответственно 23,8 и 51%. В Кореньском приходе лишь 24 мужчины (4,9%) и 11 женщин (2,2%) вступили в первый брак в возрасте старше 30 лет, из них трое мужчин (0,6%) и две женщины (0,4%) были старше 40 лет. В Германии на возраст старше 30 лет пришлись первые браки 29,4% мужчин и 19,5% женщин, в том числе на возраст старше 40 лет — 4,1 и 3,4%. Как будет показано ниже, эта разница имела существенное значение для общего режима воспроизводства населения.

Самый ранний брак на Кореньщине зарегистрирован при возрасте невесты в 11,8 года: в июне 1826 г. Елена Томашова Лис выдана замуж за 19-летнего Карла Вашкевича. Но, вероятно, этот брак был полуфиктивным и обеспечивал вступление Карла в хозяйство отца Елены в качестве примака. Первое рождение ребенка в этой семье зафиксировано десятью годами позже. Для жениха самым ранним был брак в мае 1820 г. Фомы Запольского, которому исполнилось 12,4 года, с 19-летней Марцелой Шуляк. В этом случае брак, видимо, также диктовался желанием заполучить в односемейное хозяйство лишнюю пару рабочих рук, поскольку отец Фомы, Данила Запольский, к тому времени имел возраст около 45 лет, а из шести детей старше Фомы была только его 16-летняя сестра. Первый ребенок в этом браке родился через 8 лет.

Иных случаев столь ранних браков за 70-летний период наблюдений не выявлено. Еще в семи случаях женихи имели от 14 до 15 лет, а невестами до достижения 15-летнего возраста стали две девушки. В возрасте моложе 18 лет в брак вступили 58 женихов (12%) и 49 невест (9,8%).

Самый поздний возраст жениха в первом браке составил 43,3 года: отставной солдат Семен Долинский после отбытия 20-летней воинской службы женился в январе 1833 г. на 35-летней Антонине Яцкевич. Но этот поздний брак вполне понятен: Семен был отдан в рекруты в 1812 г. в 23-летнем возрасте. Из «закоренелых холостяков» позже всех (в 41,7 года) женился в ноябре 1807 г. Фома Церла. У женщин позже всех вступила в брак в октябре 1850 г. его родная племянница (дочь сестры) Агата Рулькевич, которой исполнилось на тот момент 46,3 года. Ее мужем стал 45-летний вдовец Карл Лис, первая жена которого умерла тремя месяцами ранее. Сложности с браком у Агаты Рулькевич, видимо, объяснялись низким социальным статусом: она происходила из семьи кутников, имевшей 5 дочерей и ни одного сына, а отец умер, когда девушке было 18 лет. Старшая сестра вообще не вышла замуж. Три младшие, правда, обзавелись семиями в возрасте от 23 до 29 лет. Зафиксирован почти столь же поздний брак (в июле 1834 г.) Дороты Балцевич, которой исполнилось 41,8 года. До этого она жила в хозяйстве двух своих женатых братьев. Такое позднее замужество, возможно, объясняется каким-то физическим недостатком. Ее мужем также стал вдовец в возрасте 41 года, первая жена которого умерла за 3 месяца до этого.

Общую продолжительность брака с погрешностью максимум в несколько лет можно установить для 957 семей основной выборки. Два самых продолжительных брака длились более 50 лет. К сожалению, оба они слегка выходят за диапазон наблюдений. Первый заключен между Иваном Вашкевичем и некоей Ксенией еще до начала сохранившихся записей о браке, но не позднее первых месяцев 1769 г. (в ноябре у них родился ребенок) и прекратился со смертью мужа в 1821 г. Этот брак длился не менее 52 лет. Примерно таким же по длительности был брак между Игнатом Белостоцким и Гертрудой Гусаковской. Их венчание состоялось в ноябре 1805 г., когда Игнату исполнилось 17 лет, а Гертруде — 19. Оба они числились в живых на момент последней ревизской сказки, в начале 1858 г., т. е. их брак длился не менее 52 лет. Игнат Белостоцкий дожил до составления выкупного акта в 1864 г., а его жена — неизвестно.

Среди 40 браков, длившихся свыше 40 лет, завершение некоторых тоже не удалось зафиксировать. Так, Данила Окулич и Урсула Лис на начало 1858 г. имели возраст по 62 года и состояли в браке 43 года, а Игнат Шуляк (59 лет от роду) и Елизавета Колоша (62 лет) состояли в браке 46 лет (в момент их венчания жениху было неполных 14 лет, невесте — 17). Обе эти пары вполне могли прожить еще лет по 10 и даже более. Во всяком случае Игнат Шуляк был еще жив в момент составления уставной грамоты в 1862 г., а Данила Окулич упомянут также в выкупном акте 1864 г.

Столь продолжительные браки были исключением. Гораздо чаще брак прерывался из-за ранней смерти одного из супругов, отдачи мужа в рекруты и т. п. По этим причинам около 35 браков вообще продолжались менее года. Средняя продолжительность брака составила в рамках основной выборки 18,4 года.

Т а б л и ц а 8. Распределение браков по длительности

Для 871 семьи удалось установить причину прекращения брака. В 60 случаях это отдача мужа в рекруты (лишь один из них вернулся и при этом достоверно застал в живых прежнюю жену), в 9 случаях — бегство одного из супругов (5 раз беглецом оказывался муж, 4 — жена), что можно расценивать как своеобразную альтернативу разводу, не признаваемому католической церковью. В остальных 748 случаях брак прекращался со смертью одного из супругов. При этом 20 супружеских пар умерли практически одновременно — с интервалом не более месяца. В 417 семьях жена пережила мужа. 143 вдовы остались одинокими до конца жизни (период вдовства продолжался от нескольких месяцев до 36 лет, в среднем — 11,1 года), не менее 130 повторно вышли замуж, а 144 были одинокими до конца периода наблюдений или их судьбу после смерти мужа проследить не удалось. Возможно, часть из них тоже вступила в новый брак. Мужчины пережили своих жен в 364 случаях. Из них 210 затем женились повторно, 19 оставались одинокими до конца периода наблюдений, а 136 — до смерти. Период вдовства у мужчин длился от нескольких месяцев до 30 лет, в среднем — 8,3 года.

Всего в повторный брак вступили около 54% овдовевших мужчин и не менее 30% женщин. Вдовцы при повторном браке очень часто (в 73,7% случаев) женились на девушках, и даже при третьем (а в одном случае — при четвертом) браке вдовец мог выбрать невесту, впервые вступающую в брак. Для вдов это было нехарактерно. Если они и выходили замуж повторно, то, как правило, за вдовцов (в 77,6% случаев). Распределение повторных браков в основной выборке можно представить в виде матрицы (см. таблицу 9).

Т а б л и ц а 9. Частота повторных браков

Среди 957 браков основной выборки 713 (74,5%) были первыми для обоих супругов, в 168 случаях (17,6 %) вдовец женился на девушке, в 17 случаях (1,8%) холостяк женился на вдове и в 59 случаях (6,2%) вдовыми были оба. Любопытно, что в этом смысле белорусские крестьяне почти не отличались от немецких. По агрегированным данным четырнадцати приходов Западной Германии, во второй половине XVIII в. аналогичные показатели составляли соответственно 72, 15,5, 8,5 и 4%, в первой половине XIX в. — 74,1, 15,8, 7,2 и 2,9%[20]. Для Германии лишь браки между холостяком и вдовой более часты, чем на территории Кореньщины, а браки между вдовцом и вдовой встречаются немного реже.

Точная продолжительность интервала между первым и вторым браком устанавливается для 114 мужчин и 61 женщины. При этом 80 мужчин (70,2%) вступили в повторный брак в течение первого года после овдовения, из них 65 (57%) — в течение первых шести месяцев. Очевидно, что длительный траур не соблюдался. Гораздо важнее представлялось иметь в доме хозяйку, особенно при наличии маленьких детей. В двух случаях повторный брак наступил в течение первого месяца после овдовения, в 18 случаях — в течение второго, в 12 случаях — третьего, в 14 — четвертого. Из женщин в течение первого года повторно вышли замуж 32 (52,5%), в том числе 20 (32,8%) — в течение первых шести месяцев. Выход замуж вдовы на первом месяце после смерти супруга не отмечен. На втором месяце вышли замуж 4 вдовы, на третьем — 7, на четвертом — 5. Не исключено, что эти числа занижены, поскольку для женщин повторный брак проследить труднее. Некоторые из них могли выходить за жителей других приходов и венчаться по месту жительства нового мужа.

От 1 до 2 лет период вдовства продолжался у 15 мужчин (13,1%) и 14 женщин (22,9%), 2 года и более — у 19 мужчин (16,7%) и 15 женщин (24,6%). Дольше всех оставался вдовцом Павел Лис из Михалкович. Потеряв первую жену через два года после женитьбы — в 1822 г., он вступил в повторный брак только через 17,8 года — в 1840 г., в возрасте 34 лет. Иосиф Вашкевич из Терехов потерял первую жену в 1811 г., прожив с ней 21 год. На тот момент ему было 44 года. Он оставался вдовцом 17 лет, а в возрасте 61 года повторно женился на 53-летней вдове (потерявшей первого мужа за несколько месяцев до этого). Умер он два года спустя. Еще четверо мужчин повторно женились через 7–8 лет после смерти первой жены. Из женщин более 10 лет оставалась вдовой Агата Заянковская, потерявшая первого мужа Игната Окулича в 1824 г. после 11 лет замужества, когда ей было 35 лет. Повторно она вышла замуж в возрасте 45 лет за 42-летнего Якова Лойковского, овдовевшего за два месяца до этого. У еще двух женщин период вдовства продолжался 8,3 и 6,8 года.

Лишь один аспект брачного поведения ускользает со страниц архивных документов — это любовь. Этнографические материалы свидетельствуют о том, что этот аспект если и не игнорировался полностью, то не был решающим. Как и в любом традиционном обществе, брачный союз представлял собою прежде всего экономическую сделку между двумя хозяйствами, в результате чего одно приобретало нового члена и оба — новых родственников (свояков), на поддержку которых отныне можно было рассчитывать. Если между молодыми возникала любовь, это расценивалось как идеальный вариант, поскольку никто из родителей не был против того, чтобы дети чувствовали себя счастливыми. Но основное назначение брака заключалось не в поиске личного счастья, что хорошо отражает пословица из собрания А. Варлыги: Горка рэдзька, ды ядуць, горка замужам, ды йдуць. Исполнить свою общественную роль, оставив после себя потомство, считалось моральным долгом индивида, и в этом плане взгляды белорусских крестьян были идентичны взглядам российских[21]. За сложными подготовительными обрядами отчетливо просматривается поэтапное заключение союза между двумя семьями, в котором не последнюю роль играл и брачный выкуп со стороны семьи жениха. Переговоры о его размере обыгрываются в одной из песен, которая пелась в Гайненском приходе от лица невесты: Даражы, татулька, даражы! Да сто чырвонцаў запрасі, тады мяне маладу аддасі! Этнографические материалы конца XIX в. свидетельствуют, что на Беларуси брак в семьях старинного покроя даже тогда воспринимался как экономическое мероприятие. Наблюдатели отмечали: Если вы поговорите со стариками и старухами, то они вам скажут, что и красота невесты мало нужна для хозяйства, куда требуются только хорошие рабочие руки. Правда, молодое поколение уже сильно восстает против такого взгляда. И среди него личные симпатии начинают получать преобладающее значение[22].

Любовь могла вспыхнуть в неподходящее время и к неподходящему объекту, стать помехой в выполнении общественного долга. Об этом напоминала другая пословица: Ня ўсе краскі цвятуць, што рана распускаюцца, ня ўсе дзеўкі замуж ідуць, што змалада кахаюцца. Поэтому одной из задач воспитания являлась выработка у подростков психологической установки (фрейма, как говорят современные психологи), исключающей возникновение интереса к юноше или девушке такого социального статуса, который затруднял или делал невозможным брачный союз с родительским хозяйством. Эта установка призвана была защитить детей от попадания в «ситуацию Ромео и Джульетты». Своеобразным тестом для выявления подростковых симпатий выступали танцы и игры, связанные с выбором пары и имитацией элементов свадебного обряда. Например, в игре «Женитьба Терешки», одной из самых популярных и распространенных в Беларуси[23], каждый играющий делал шуточный выбор «жениха» или «невесты», а потом обоюдное совпадение симпатий проверялось поочередно ловлей парнями выбранных девушек, а девушками — парней. Кто-то позволял поймать себя почти сразу, кто-то мог уклоняться очень долго. В этой игре каждый получал возможность в санкционированной обществом форме продемонстрировать свое предпочтение, не опасаясь открытого отказа и насмешек окружающих. Взрослым же оставалось зорко следить за этим выбором, оценивая его по своим критериям. Зарождающуюся симпатию можно было или тонко поощрить, или вовремя пресечь в зародыше. Язеп Гладкий еще застал эту игру в Михалковичах, ее отмирание происходило на его глазах. В своих воспоминаниях он пишет, что к началу ХХ в. игра в «Терешку» была почти забыта, но в 1907 г. при помощи старых женщин ее удалось на время возродить. Вскоре ее забыли окончательно, хотя в некоторых соседних местностях в нее играли до конца 1920-х гг.

При должном уровне досуга и чуткости старших такие традиции позволяли сформировать брачные пары, вполне способные если не к счастливому, то к благополучному существованию. Проблемы могли возникать в тех случаях, если родители, занятые заботами по хозяйству, упускали подростков из сферы своего влияния в самом критическом возрасте. Еще в одной ситуации родители могли не только не предотвратить, но и спровоцировать неудачу в личной жизни детей: если они умышленно или неосознанно ориентировали их на повышение социального статуса за счет удачного брака. Как и в любом обществе, такой путь был возможен, но чреват последствиями двоякого рода. Во-первых, юноша или девушка могли столкнуться с проблемами уже на стадии подростковых игр и ухаживаний, пытаясь наладить отношения с представителями более высокого социального слоя. У тех вырабатывалась установка игнорировать таких ухажеров, это могло привести к фрустрации или, в лучшем случае, неразделенной любви. Но если брачный альянс между хозяйствами разного достатка и заключался, психологический дискомфорт в молодой семье был почти гарантирован.

[14]НИАБ. Ф. 1781. Оп. 27. Ед. хр. 377. Л. 34.

[15] Wrigley E.A., Schofield R.S. The Population History of England, 1571—1871. — Cambridge, 1981. P. 300, 303.

[16] Knodel J. E. Demographic Behavior in the past. A Study of Fourteen German Village populations in the Eighteenth and Nineteenth Centuries. — Cambridge, 1988. P. 145.

[17] Вяселле. Абрад. — Мн., 1978. С. 39—50.

[18] Wrigley E.A., Schofield R.S. The Population History of England, 1571—1871. P. 255.

[19] Knodel J. E. Demographic Behavior in the past. A Study of Fourteen German Village populations in the Eighteenth and Nineteenth Centuries. P. 128.

[20] Knodel J. E. Demographic Behavior in the past. A Study of Fourteen German Village populations in the Eighteenth and Nineteenth Centuries. P. 162.

[21] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII— начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства: В 2 т. — 2-е изд., испр. — СПб., 2000. Т. 1. С. 161.

[22] Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей / Под ред. В. Л. Семенова. Т. IX: Верхнее Поднепровье и Белоруссия. — СПб., 1905. С. 152—153.

[23] Сводку этнографических описаний этой игры см. в издании из серии «Беларуская народная творчасць»: Жаніцьба Цярэшкі / Уклад. тэкстаў, уступ. арт. і камент. Л. М. Салавей. — Мн., 1992.