Режим воспроизводства населения

Наиболее общим показателем, характеризующим демографическое состояние популяции, является баланс рождаемости — смертности, выражаемый коэффициентами в промилле (на 1000 живущих в календарном году). Чтобы подсчитать такие коэффициенты, необходимо знать не только количество родившихся и умерших за каждый год, но и точную численность населения, учитывая сальдо миграций — соотношение лиц, покидающих популяцию и прибывающих в нее извне. Неверное определение численности может привести к серьезному завышению или занижению коэффициентов. Видимо, именно это произошло с данными, приведенными Е. Г. Королевой по восьми церковным деканатам за 1776 г.[25] Коэффициент рождаемости в них варьирует от 27,6 промилле (что представляется неправдоподобно низким для Беларуси второй половины XVIII в.) до 75,7 (эта цифра фантастически велика). Коэффициент смертности в одном из деканатов составил 11,9 промилле — показатель, характерный скорее для современных индустриальных стран. Даже в Англии в период промышленной революции он не опускался ниже 20 промилле до 1880-х гг.[26] Этот пример показывает, сколь важно правильно определить численность популяции, для которой исчисляются коэффициенты.

Рис. 2.Расположение поселений Кореньщины на 1740 г. (в скобках - количество дворов)

Опорными точками являются материалы инвентаря 1740 г. (не сопровождаемого метрическими книгами, зато охватывающего всю популяцию), инвентаря Малого Кореня за 1761 г. (практически синхронного самым ранним метрическим записям, но охватывающего только три поселения), серии инвентарей Великого Кореня, Прудков и Кореньской плебании за 1780-е гг. (в сочетании с метрическими книгами они отражают подворный состав населения в 9 из 12 существовавших на тот момент поселений), ревизских сказок за 1795 и 1811 гг. (по ним есть данные о мужском населении, а в экономических примечаниях за 1795 г. — численность лиц обоего пола на уровне деревень для всей популяции), ревизских сказок за 1816 и 1834 гг. (наиболее полных и прекрасно сопоставимых с метрическими книгами), инвентаря за 1841 г. (без данных о владениях Кореньской плебании), ревизских сказок за 1850 и 1858 гг.

Для периода Великого Княжества Литовского данные отрывочны и не всегда позволяют прийти к точным цифрам. В инвентаре 1740 г. впервые перечислены обитатели всех 8 селений, существовавших на тот момент на территории Кореньщины (рис. 2). Суммарные данные по деревням приведены в таблице 21.

Т а б л и ц а 21. Численность населения Кореньщины по данным инвентаря 1740 г.

В принадлежавшем плебании селе Корень инвентарь не упоминает дочерей, что не дает возможности определить полную численность жителей. Если экстраполировать на него общую пропорцию мужчин и женщин, характерную для капитульных владений (примерно 112:100), то женское население села можно оценить примерно в 31 человек, а популяцию в целом — в 520 человек.

Эта цифра является минимальной. Следует учитывать возможный недоучет населения, который проверить нечем. В этой связи интерес представляет пропорция полов. Известно, что в нормальных условиях на каждых 100 девочек рождается примерно 105 мальчиков, но в силу более высокой смертности новорожденных мужского пола (характерной не только для человека, но и для многих млекопитающих) пропорция полов уже в раннем детстве выравнивается. В нашем случае мужское население преобладает. Эта ситуация, довольно распространенная в учетных документах многих стран в XVIII в. и ранее, может интерпретироваться двояко. Не исключено, что женское население, представлявшее меньший интерес для владельцев имений, учитывалось хуже, чем мужское. При такой интерпретации более точная численность получается не при подсчете обоих полов, а при умножении мужского населения на 2. В нашем случае это дает порядка 550–560 человек.

Но некоторые исследователи полагают, что диспропорция полов была реальной. Преобладание мужчин, по их мнению, свидетельствует о практике явного или скрытого инфантицида — умышленной или неосознанной небрежности при уходе за грудными младенцами, чаще девочками, что приводило к их более высокой смертности[27]. Чуть ниже этот вопрос будет затронут более подробно. Пока нужно лишь отметить, что простое удвоение мужского населения может не приблизить, а отдалить нас от истины.

С другой стороны, вполне вероятен неравномерный недоучет обоих полов — в масштабе нескольких процентов. В более поздних инвентарях и ревизских сказках он присутствует постоянно и в среднем составляет около 7%. Это дает примерно ту же сумму, что и предположение о недоучете только женской части популяции. Поэтому численность порядка 560 человек можно расценивать как правдоподобную.

В последующие десятилетия в имении Корень ощущался хозяйственный подъем, в оборот вводились дополнительные земли. Численность населения возросла. Инвентарь 1761 г. фиксирует в трех деревнях престимония Малый Корень (Громнице, Жирблевичах и Черехах) 34 двора, тогда как в 1740 г. в тех же деревнях их было 23. Если прирост населения во всей популяции был сопоставим с увеличением числа дворов в этом престимонии (примерно в 1,5 раза), ее численность на начало 1762 г. могла достигать 840 человек. Правда, в метрических книгах и последующих инвентарях упоминается лишь около 725 местных уроженцев, рождение которых следует датировать до 1762 г. Но, как отмечено выше, недоучет смертей в метрических книгах очень высок, а в последовательности инвентарей есть большие перерывы. Поэтому из жителей престимониев Великий Корень и Прудки, родившихся в 1740-е — 1750-е гг. и умерших в 1760-е — начале 1780-х гг., примерно треть не нашла отражения в документах. Это же касается и женщин престимония Малый Корень, в котором инвентарь 1761 г. упоминает только мужское население. Число таких неучтенных индивидов можно оценить в пределах 80–90, а численность всей популяции на 1762 г. — около 810 человек.

Инвентарь Кореньской плебании за 1783 г. указывает число ее подданных в 113 человек. В Великом Коренев 1786 г. насчитывалось не менее 350 жителей, в Прудках в 1787 г. — 236. Всего в этих трех частях Кореньщины проживало в середине 1780-х гг. как минимум 700 человек, а с поправкой на возможный недоучет — порядка 750. По Малому Кореню прямых данных нет, но по метрическим книгам устанавливается существование в эти годы не менее 360 жителей этого престимония. Таким образом, общая численность популяции составляла порядка 1110 человек или чуть более.

Попытка реконструировать полный состав популяции на начало 1793 г., т. е. накануне включения в состав Российской империи, дает численность около 1120 человек. Но эта реконструкция приблизительна. Из-за пропусков в регистрации смертей не всегда можно точно установить, был ли еще жив тот или иной индивид. Погрешность может составлять до нескольких десятков человек.

Опираясь на эти приблизительные цифры, можно построить модель изменений численности населения в период с 1762 по 1793 г. (таблица 22). В ней учтены все рождения и смерти, отраженные в метрических книгах, а также реконструированы примерные даты этих событий для тех индивидов, которые упоминаются хотя бы в одном виде источников, и сделана поправка на число тех, кто мог остаться незамеченным. Учтены также все сведения о миграциях. В случаях, когда их невозможно точно датировать, они равномерно распределены по периодам.

Т а б л и ц а 22. Предположительная динамика популяции Кореньщины в 1762–1793 гг.

Если цифры за отдельные годы могут отклоняться от реальности, то аккумулированные данные за десятилетия, видимо, отражают демографические параметры популяции относительно точно. Коэффициент рождаемости находился в пределах 56–61 промилле, коэффициент смертности — от 45 до 51. Это обеспечивало постоянный рост численности порядка 1% в год. Периодически его прерывали вспышки смертности, которые имели место в 1768, 1780, 1783, 1784 и 1791 гг. Сальдо миграций близко к нулю. Вероятно, в предшествующие десятилетия режим воспроизводства был таким же, а число прибывших значительно превышало число убывших. Этим можно объяснить тот факт, что с 1740 по 1762 г. популяция выросла примерно на 45%.

Оба коэффициента выглядят очень высокими по сравнению с Западной Европой. За вторую половину XVIII в. имеются сопоставимые данные по скандинавским странам[28], а также по Англии[29]. В Финляндии коэффициент рождаемости колебался от 36 до 47 промилле (среднее значение за полвека — около 41), коэффициент смертности — от 20 до 41 (среднее — 28). В Швеции средние значения составляли соответственно 34 (при диапазоне от 26 до 39) и 27 (от 22 до 37, вспышка смертности в 1773 г. дала 52,5 промилле), в Норвегии — 32 (от 25 до 36) и 25 (от 20 до 48), в Англии — 36 (от 33 до 39) и 24,5 (от 25 до 29). Во Фландрии небольшая выборка за 1786 г. фиксирует рождаемость в 36–42 промилле, в 1792 г. — 33–37[30]. Можно предполагать, что разница в уровне рождаемости объясняется главным образом разной длиной детородного периода у замужних женщин. У белорусских крестьянок он был длиннее, поскольку они вступали в брак на 5–6 лет раньше. На уровень смертности, видимо, влиял целый комплекс факторов — экологических, культурных и социальных. Среди них немалую роль могло играть несколько пренебрежительное отношение к выживанию потомства, поскольку рождаемость была не просто высокой, а в какой-то мере даже избыточной. Именно об этом может говорить преобладание мужчин над женщинами в большинстве инвентарей данного периода. Половозрастная пирамида, рассчитанная по результатам реконструкции на начало 1793 г., выглядит весьма примечательно (рис. 3).

Выраженная диспропорция полов в 1793 г. приходится прежде всего на младшие возрасты (по оси абсцисс обозначен процент каждой возрастной группы в общей структуре популяции). Отчасти это может объясняться неточностями исходных данных и погрешностями самой реконструкции. Непропорционально большое число женщин в возрасте до 30 лет явно получилось за счет завышения возраста некоторых представительниц предыдущей возрастной группы — до 25 лет. Очевидный провал в женских возрастных группах от 10 до 19 лет (годы рождения с 1764 по 1783) частично объясняется недоучетом девочек, чьи последующие браки не были зарегистрированы. Но это объяснение не может быть универсальным, поскольку сохранившиеся инвентари 1786 и 1787 гг. отражают женское население 7 из 12 селений на территории этой выборки, и все (или почти все) девочки соответствующих возрастов фигурируют в них. Реконструкция проводилась с учетом этих данных. Сколь бы ни был велик недоучет в этих инвентарях, и сколько бы девочек ни оказались «потерянными» в оставшихся 5 населенных пунктах, это не может покрыть всю оставшуюся разницу. Об этом говорят и приведенные выше результаты когортного анализа. Из девочек 1771–1781 гг. рождения, факт существования которых нашел отражение в документах, более 70% не дожили до 16 лет.

Решающую роль сыграли две вспышки какой-то инфекции, пришедшиеся на 1783 и 1784 гг. Но не исключено, что многие новорожденные девочки (а также и немалое количество мальчиков) погибали просто из-за отсутствия заинтересованности семьи в их выживании. Если число родившихся к тому времени детей считалось достаточным, чтобы обеспечить смену поколений в данной семье (интересы всей популяции тут вряд ли принимались в расчет), смерть новорожденного могла восприниматься безразлично и даже с чувством облегчения. Известно, что в традиционном крестьянском сознании ценность мальчика — будущего наследника и продолжателя хозяйства была гораздо выше, чем ценность девочки, которой предстояло стать хозяйкой в чужом доме, а выдача ее замуж сопровождалась расходами. Это нашло многочисленные отражения в фольклоре: Сын у дом грабе, а дачка ў людзі бярэ, Хто мае дочкі, той ходзіць без сарочкі, а хто мае сынкі, той пячэ блінкі и т. п.[31] Подобный взгляд широко бытовал в достаточно модернизированном крестьянском обществе конца XIX — начала ХХ в. В более раннее время такое отношение приводило к тому, что нежеланные дети имели меньше шансов выжить. Общеизвестно: чем менее общество затронуто модернизацией, тем ниже ценность человеческой жизни. Видимо, в XVIII в. белорусская деревня еще находилась на той стадии, когда недостаток внимания к менее ценным новорожденным девочкам проявлялся в заметной диспропорции полов.

Наличие такого же механизма регулирования численности прослеживается и в России. Даже во второй половине XIX в. небрежность в уходе за детьми бросалась в глаза земским врачам: О сохранении двух-трех детей родители заботятся более или менее сильно, дальнейшие же дети зачастую являются в тягость и к их судьбе относятся более чем хладнокровно: «пускай их Бог приберет к себе» — слова, которые часто приходится слышать нам, земским врачам, от крестьянок, матерей многочисленных семей. <…> Если дети родятся через 1–2 года, то становятся обузой для женщины, не получают надлежащего ухода и часто умирают[32]. Это отношение отражено и в русских пословицах, собранных В. Далем в первой половине XIX в.: Первые детки — соколятки, последние — воронятки, Хороши ягоды с проборцем, а дети с проморцем[33]. В собрании А. Варлыги подобных пословиц нет, но нужно учитывать, что оно создавалось в начале ХХ в., когда такой фольклор уже звучал дико. Может быть, поэтому, даже слыша нечто подобное, он не решился записать и опубликовать его.

Рис. 3. Структура популяции в 1793 г.

Примечательно и то, что Б. Н. Миронов, приводя эти высказывания и пословицы в своей книге, делает несколько неожиданный общий вывод: численность населения регулировалась за счет сознательного контроля рождаемости. Он даже объявляет помещичьих крестьян «пионерами» такой практики в России[34]. Это может послужить примером того, как исследователь проецирует свою ментальность на людей изучаемой эпохи, избирательно акцентируя одни факты и игнорируя другие, на что справедливо обращала внимание постмодернистская критика. В действительности все выглядело проще и суровее: беременность воспринималась как одно из физиологических отправлений, и пытаться предотвратить ее, скажем, за счет воздержания или прерывания полового акта (coitus interruptus) было немыслимо для мужчины сразу с двух сторон. Во-первых, это расценивалось как совершенно ненужное осложнение сексуального поведения, во-вторых — прерванное сношение являлось грехом с церковной точки зрения, о чем он мог слышать от священника на исповеди. Регулировать число детей в семье представлялось гораздо проще не активным, а пассивным деянием — предоставляя их выживание на волю Божью: Бог даў, Бог і ўзяў.

Что касается народных способов прерывания беременности, то они были, конечно, известны, но не могла не быть известной и их крайняя рискованность. Поэтому прибегали к ним лишь в тех случаях, когда роды следовало предотвратить любой ценой, — при внебрачной беременности. Подвергать себя такому риску замужней женщине при наличии совершенно безобидной, на ее взгляд, альтернативы даже не пришло бы в голову.

Для периода российского господства есть гораздо больше данных, чтобы реконструировать демографические параметры Кореньщины. Экономические примечания к Генеральному межеванию Минской губернии за 1800 г. содержат сведения о числе мужчин и женщин в каждом селении на основании ревизии 1795 г. По территории Кореньщины эти данные сведены в таблицу 23.

Т а б л и ц а 23. Численность населения Кореньщины по данным ревизии 1795 г.

Но в этой ревизии были пропущены около 30–40 человек, впоследствии упоминаемых в других документах. Поэтому реальная численность населения составляла около 1140–1160 душ.

Ревизия 1811 г. фиксировала только лиц мужского пола. Общее их число составило 647. Но недоучет был довольно значительным. Реконструкция полного состава популяции с учетом метрических книг дает порядка 1390 человек, из них 693 мужчины.

В ревизии 1816 г. учтены 1107 душ, но пропущены еще не менее 100. Реальная численность популяции, видимо, слегка превышала 1200 человек. Снижение численности по сравнению с 1811 г. объясняется последствиями франко-российской войны (рис. 4).

Довоенная численность, судя по соотношению рождений и смертей, восстановлена примерно за 10 лет. Общая динамика популяции в первые четверть века российского господства отражена в таблице 24.

Т а б л и ц а 24. Предположительная динамика популяции Кореньщины в 1794–1820 гг.

Бросается в глаза снижение обоих основных показателей — как рождаемости, так и смертности. Рождаемость колебалась вокруг цифры в 45 промилле, т. е. сократилась по сравнению с концом XVIII в. на 9 промилле. Наиболее вероятным объяснением может быть увеличение среднего возраста первого брака у женщин. Напомню, что в 1780–1793 гг. он составлял 19,8 года, а в 1794–1820 гг. возрос до 20,6 года. Увеличение брачного возраста у девушек в среднем на 9 месяцев исключало в течение жизни одну беременность. В масштабе всей популяции это не могло не отразиться на количестве рождений.

Что касается смертности, то ее снижение становится особенно наглядным, если опустить при подсчетах кризисный 1813 г. В остальные годы этого десятилетия смертность составляла всего 32,3 промилле, и даже с учетом этой вспышки она оказалась ниже, чем в конце XVIII в. Общая частота неблагоприятных лет снизилась: если за 31 год предыдущего периода зафиксировано 5 вспышек смертности, то за 27 лет этого периода — только 2 (в 1794 и 1813 гг.), причем обе пришлись на послевоенные годы.

Сравнительные данные по ряду западноевропейских стран[35] за этот же период приведены в таблице 25.

Т а б л и ц а 25. Коэффициенты рождаемости и смертности в Западной Европе в 1801–1820 гг.

Половозрастная пирамида, построенная по результатам реконструкции на момент ревизии 1811 г., выглядит гораздо более симметрично, чем в предыдущем случае (рис. 5). Провал в возрастной группе женщин 1770-х гг. рождения частично сгладился, но все еще различим. Появление такого же провала у мужчин как явное следствие рекрутских наборов привело к выравниванию соотношения полов. Но в возрасте до 5 лет девочек по-прежнему меньше, хотя теперь это никак не может быть отнесено на недоучет. Все неучтенные при рождении девочки этого возраста, как правило, вступили бы в брак позже 1816 г. и, следовательно, в ревизии их отразили бы в семьях родителей. Но там мы их не находим. Значит, их действительно было меньше, чем мальчиков. Впрочем, разница заметно сгладилась, и это может означать определенные сдвиги в общественном сознании.

Рис. 4. Размещение поселений на 1811 г. и изменение числа дворов к 1816 г.
(В скобках - количество дворов на 1811 и 1816 гг. соответственно)

Немаловажен тот факт, что снижение рождаемости, обусловленное более поздним возрастом первого брака у женщин, сопровождалось почти пропорциональным снижением смертности. Это подтверждает гипотезу о том, что рождаемость на уровне 50–60 промилле, характерная для жителей Кореньщины в XVIII в. и обусловленная ранними браками, была избыточной. Она представляла собой своеобразный «запас прочности», который регулировался отношением к выживанию потомства. Если популяция нуждалась в быстром повышении численности (например, после войн или при активизации процесса внутренней колонизации), достаточно было обеспечить выживание максимально возможного числа детей, и естественный прирост мог достигнуть 2–3% в год. Если же перспективы пристроить подрастающее поколение не обнадеживали, к нему и относились соответственно. Не снижая рождаемости, популяция повышала смертность, обеспечивая демографическое равновесие.

Наметившееся повышение брачного возраста (вызванное, возможно, влиянием церкви или помещика[36]) сокращало этот запас прочности в среднем на одну «лишнюю» беременность, и крестьяне уже не могли столь беззаботно относиться к выживанию новорожденных. Они отреагировали снижением смертности — вплоть до уровня 32 промилле, который, видимо, был пределом возможности в тех условиях.

Для последующего 30-летнего отрезка, с 1821 по 1850 г., демографические параметры населения Кореньщины устанавливаются относительно надежно. На момент ревизии 1834 г. проведена еще одна полная реконструкция персонального состава популяции. Ее результаты отражены в таблице 26. В каждом столбце первая цифра отражает официальные результаты ревизии, цифра в скобках — результат реконструкции с учетом пропущенных.

Т а б л и ц а 26. Население Кореньщины по данным ревизии 1834 г. и с учетом пропущенных

Разница в количестве дворов объясняется тем, что их реальное число по ревизским сказкам определить сложно. В конце списка по каждой деревне обычно приводятся без номеров несколько семей, которые почему-то не рассматривались как полноценные хозяйства. Вероятно, они находились в той или иной степени хозяйственного упадка, но в ревизских сказках нет никаких указаний о том, жили они по-прежнему в собственных дворах или представляли собой кутников — приживальцев в более состоятельных семьях. Сопоставление с данными близкого по времени инвентаря 1841 г. показывает, что часть ненумерованных дворов существовали реально, хотя и не пользовались полевым наделом. В подобных случаях они обозначены в инвентаре как огородники или халупники. Количество таких дворов на момент ревизии 1834 г. определено приблизительно.

Рис. 5. Структура популяции в 1811 г.

Половозрастная пирамида, построенная по уточненным данным ревизии 1834 г., очень примечательна (рис. 6). В отношении женского населения прослеживается новый провал в возрастах от 20 до 34 лет включительно (годы рождения — между 1799 и 1813). Это именно то поколение, на детство которого пришлись бедствия 1812–1813 гг. Примечательно, что у мальчиков провал сдвинут на более ранний возраст и затрагивает родившихся в 1799–1804 гг. Среди выживших представителей этой возрастной группы мальчиков и девочек было примерно поровну. Зато среди родившихся и выживших в 1809–1813 гг. девочек намного меньше.

Именно тот факт, что бедствие ударило прежде всего по самым маленьким девочкам (тем, кому в начале 1813 г. было не более 4 лет), подтверждает избирательное отношение к выживанию потомства. В обычные, сравнительно благополучные годы в начале XIX в. и девочки, и мальчики имели примерно равные шансы на выживание, а во многих когортах девочек выживало заметно больше. Но в действительно кризисных ситуациях, когда вставал вопрос о физическом выживании популяции, остатки ресурсов направлялись прежде всего на сохранение мужской части потомства.

Рис. 6. Структура популяции в 1834 г.

В инвентаре имения Красный Бор за 1841 г. учтены 1328 индивидов, но несколько из них упоминаются дважды — в семьях своих родителей и в качестве работников в чужих хозяйствах. Зато не упоминаются дворовые люди, есть пропуски и в составе некоторых семей. Реально население имения составляло не менее 1350 душ. Еще около 100 человек нужно добавить на жителей Кореня и Нарбутова — владений Кореньской плебании. В результате популяцию Кореньщины на начало 1840-х гг. можно оценить цифрой не менее 1450 человек.

Ревизия 1850 г. дает несколько меньшую цифру — 1358 официально учтенных (таблица 27).

Т а б л и ц а 27. Население Кореньщины по данным ревизии 1850 г.

Возможность уточнения данных этой ревизии сильно сократилась, поскольку записи о рождениях и смертях за 1849 г. отсутствуют, а после 1850 г. обрываются совсем. Поэтому выявить людей, пропущенных при ревизии, проблематично, но они были наверняка. В число учтенных ревизских душ не входят, как минимум, солдатские жены и отставные солдаты, которые фиксировались в отдельных ревизских сказках сразу по всему уезду (эти данные обнаружить не удалось). Общее число жителей на 1850 г. составляло не менее 1380 человек. Похоже, что снижение численности действительно имело место, поскольку в метрических книгах середины 1840-х гг. фиксируется повышение смертности (рис. 7).

Т а б л и ц а 28. Предположительная динамика популяции Кореньщины в 1821–1850 гг.

Модель демонстрирует дальнейшее снижение обоих основных показателей (таблица 28). Рождаемость в 1830-е — 1840-е гг. сократилась еще на 10 промилле по сравнению с началом XIX в., а относительно 1770-х — 1780-х гг. ее снижение составило порядка 20. Видимо, сыграло свою роль продолжающееся повышение возраста первого брака: у девушек в этот период он составил в среднем 23 года, что означало сокращение числа возможных беременностей еще на одну.

Смертность в 1820-е гг. оставалась на уровне предыдущего десятилетия (без учета кризисного 1813 г.). В это время был лишь один неблагоприятный год — 1822. Хотя смертность в тот год и не достигла уровня, характерного для конца XVIII в., на фоне понизившейся рождаемости произошло кратковременное падение численности популяции. В дальнейшем смертность начинает вновь повышаться. Ее вспышки отмечаются в 1833 и 1834 гг., затем в 1845–1847 гг. Притом весь период сальдо миграций оставалось устойчиво отрицательным, главным образом вследствие рекрутских наборов. Рост популяции практически прекращается, с середины 1820-х гг. ее численность испытывает лишь хаотические колебания.

Рис. 7. Структура популяции в 1850 г.

О демографических параметрах в годы, непосредственно предшествовавшие отмене крепостного права, можно высказать только самые общие соображения. Единственной опорной точкой является последняя ревизия, проведенная в 1857–1858 гг. Она фиксирует снижение численности дворов до 168. Население составляло 1325 человек (618 душ мужского пола и 707 — женского), в том числе количество дворовых людей сократилось до 17 человек (8 мужчин и 9 женщин). В деревнях изменения по сравнению с предыдущей ревизией были незначительны.

Проверить эти данные нечем. Также можно лишь предполагать, сколько детей родились и умерли в промежутке между двумя последними ревизиями. Наверняка можно утверждать только то, что численность населения не росла. Если количество пропущенных в ревизии 1858 г. было сопоставимо с предыдущими (порядка 6–7%), можно говорить о реальной численности порядка 1400 человек или чуть более — на том же уровне, что и в 1840-е гг.

Серединой XIX в. датируются первые данные официальной демографической статистики[37], с которыми можно сопоставить результаты реконструкции. Но следует помнить, что статистика эта находилась еще в зачаточном состоянии. Число рождений и смертей определялось по метрическим книгам, степень недоучета в которых, как уже не раз отмечалось, была весьма велика. Данные об общей численности населения, на основании которых определялись коэффициенты, также не слишком надежны. Но все эти цифры имеют одинаковую тенденцию к занижению, так что конечный результат, возможно, не столь сильно отличается от реальности (таблица 29).

Т а б л и ц а 29. Коэффициенты рождаемости и смертности у православных и католиков Минской губернии в 1848–1857 гг.

Разница в демографических параметрах православных и католиков Минской губернии в середине XIX в. весьма существенна (таблица 30). Но она объясняется прежде всего тем, что представители этих конфессий имели разный социальный состав. Среди православных абсолютно доминировали крестьяне, тогда как среди католиков основную массу составляли дворяне и горожане. Кореньский приход, в котором крестьяне составляли в 1863 г. 85% населения, а дворяне — лишь 11,5%[38], был нетипичным для католических приходов Борисовского уезда и губернии в целом[39].

Т а б л и ц а 30. Социальный состав православных и католиков Минской губернии в 1863 г.

К этим данным можно добавить, что в составе сельских сословий около 1/5 католиков приходилось на однодворцев (представителей измельчавшей шляхты, не утвержденных в дворянстве Российской империи), тогда как среди православных однодворцы были малозаметной прослойкой.

Поэтому не удивительно, что реконструированные демографические параметры у жителей Кореньщины, католиков по вероисповеданию, оказываются ближе к средним по Минской губернии параметрам православных, а не католиков. По-видимому, рождаемость у белорусских крестьян во второй четверти XIX в. вне зависимости от конфессии колебалась в пределах 36–43 промилле, смертность — 32–40 промилле. По сравнению с 1770-ми – 1780-ми гг. рождаемость в этот период снизилась на 15–20 промилле, смертность — на 10–15.

Сводные данные по нескольким губерниям Европейской России, для которых имеется статистика (Вологодской, Московской, Санкт-Петербургской, Смоленской), говорят о сопоставимом уровне смертности (35 промилле), но более высокой рождаемости — она оставалась на уровне 51 промилле[40]. Эта разница хорошо объясняется различием в возрасте первого брака у женщин — в России к середине XIX в. он стабилизировался на уровне 21,6 года[41], т. е. почти на полтора года ниже, чем у жительниц Кореньщины, что позволяло иметь на одну беременность больше. Зато оба параметра белорусских крестьян уже вполне сопоставимы с параметрами некоторых западноевропейских стран, в частности Германии и Австрии (таблица 31)[42].

Т а б л и ц а 31. Коэффициенты рождаемости и смертности в Западной Европе в 1821–1850 гг.

Как отмечалось выше, возраст первого брака у крестьян Кореньщины и некоторых западноевропейских стран также сблизился. Например, в Англии он составлял у женщин 23,4 года. Не исключено, что возраст брака, расцениваемый обществом как оптимальный, и уровень заботы о потомстве влияли друг на друга обоюдно: постепенное повышение ценности жизни вообще и жизни новорожденных в частности способствовало их выживанию и уже не требовало столь высокой плодовитости. Осознанно или, скорее, неосознанно общественное мнение в отношении поздних браков тоже начинало меняться. Одним из регуляторов брачного поведения выступал возраст, в котором девушку начинали дразнить старой девой. Долго сопротивляться такому давлению не могла ни сама невеста, ни ее родители: Хоць за вала, абы дома не была. Но если женщина, вышедшая замуж в 23–24 года, могла обеспечить достаточное число выживших потомков, то и она сама, и окружающие не имели причин побуждать к раннему браку 20-летних односельчанок. К началу ХХ в. критический возраст, после которого шансы на замужество стремительно сокращались, ассоциировался с 25-летием, о чем свидетельствует записанная А. Варлыгой поговорка: Калі мінула дваццаць пяць, дык дома сядзь.

Постепенно, на протяжении десятилетий, система приходила в новое равновесное состояние, характерное для западноевропейских крестьян по крайней мере с XVI в.: меньшее (за счет более позднего брака) количество рождений при более полном выживании новорожденных. Очевидно, что этот режим воспроизводства был экономнее, не требовал лишней нагрузки на организм рожающей женщины. Поэтому его можно расценивать как более прогрессивный.

[25] Гісторыя сялянства Беларусі са старажытных часоў да нашых дзён: У 3 т. Т. 1. — Мн., 1997. С. 272—273.

[26] Wrigley E.A., Schofield R.S. The Population History of England, 1571—1871. P. 181.

[27] Подробнее об этом см. приложение к работе Ллойда Демоза: DeMause L. The Formation of the American Personality Through Psychospecification // The Journal of Psychohistоry. 4 (1976). P. 1—30. Русский перевод: Демоз Л. Психоистория. — Ростов н/Д, 2000. С. 153—163.

[28] Mitchell B. R. European Historical Statistics 1750—1975. Second revised edition. — London, 1981. P. 114.

[29] Wrigley E.A., Schofield R.S. The Population History of England, 1571—1871. P. 531—535.

[30] Deprez P. The demographic development of Flandres in the eighteenth century // Population in History. Essays in Historical Demography / Ed. by D. V. Glass and D. E. C. Eversley. — London, 1965. P. 614.

[31] Беларусы. Т. 5: Сям’я. — Мн., 2001. С. 115. Вторая из этих поговорок приводится в собрании А. Варлыги: Прыказкі Лагойшчыны / Запісаў Адам Варлыга. — Нью-Ёрк; Мюнхен, 1966. С. 84.

[32] Жбанков Д. Н. Влияние отхожих промыслов на движение народонаселения Костромской губернии по данным 1866—1883 гг. — Кострома, 1887. С. 456—458. Цит. по: Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства: Т. 1. С. 183.

[33] Даль В. И. Пословицы русского народа. — М., 1957. С. 378, 388.

[34] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства: Т. 1. С. 181—190.

[35] Mitchell B. R. European Historical Statistics 1750—1975. Second revised edition. P. 115—116; Wrigley E.A., Schofield R.S. The Population History of England, 1571—1871. P. 531—535.

[36] Для России известны инструкции управляющим имений, которые прямо предписывали регулировать возраст брака крестьян. В XVIII в. оптимальным признавался возраст в 18 лет для юношей и 15—16 для девушек, в конце XVIII — первой половине XIX в. — 18—20 для юношей и 16—18 для девушек. Предельный возраст устанавливался в 25 лет для юношей и 20 для девушек. См.: Александров В. А. Сельская община в России (XVII — начало XIX в.). — М., 1976. С. 304—305; Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни России: Первая половина XVIII в. — Л., 1982. С. 29—33; Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства. Т. 1. С. 167—168.

[37] Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Минская губерния. Ч. 1 / Сост. И. Зеленский. — СПб., 1864. С. 411, 446—447.

[38] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 32. Ед. хр. 69. Л. 82об.—83.

[39] Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Минская губерния. Ч. 1. С. 415.

[40] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства. Т. 1. С. 179.

[41] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства. Т. 1. С. 168—169.

[42] Mitchell B. R. European Historical Statistics 1750—1975. Second revised edition. P. 115—116.