Становление барщинной системы

В числе факторов, приведших к возобладанию именно барщинной формы эксплуатации, многие исследователи также отмечали перемены в военном деле, связанные с появлением огнестрельного оружия и возрастанием роли наемной пехоты. В XVI в. это привело к падению значения рыцарской конницы и, следовательно, сокращению военных источников дохода для дворянства. Ему приходилось все больше полагаться исключительно на доходы с собственного имения. При этом денежные поступления теряли свою привлекательность в условиях порчи монеты и связанной с этим инфляции, охватившей в XVI в. всю Европу. Ситуация усугублялась потоком дешевого серебра, хлынувшим из новых испанских колоний в Америке и вызвавшим «революцию цен» (в столетний период с 1520 по 1620 г. цена хлеба, выраженная в граммах серебра, выросла в 4—6 раз).

Огромную роль сыграли особенности развития общеевропейского рынка. Общие для всей Европы новые условия не просто по-разному проявлялись в ее западной и восточной частях, но и обусловили их специализацию в рамках своеобразного симбиоза. На западе порожденная «революцией цен» относительная дешевизна наемного труда привела к формированию слоя высококвалифицированных городских ремесленников, обеспечивавших своими товарами не только Запад, но и Восток. Практически все новшества, изменившие быт зажиточных слоев (черепица для крыш, печные изразцы, оконное стекло и стеклянная посуда, курительные трубки, новые виды огнестрельного оружия и морских судов, книгопечатание и т. п.), зарождались на западе, но в течение нескольких десятилетий распространялись по всему континенту[178]. Это товарное производство было бы немыслимо без постоянного притока сырья и продовольствия с востока. Сельское хозяйство Западной Европы не могло обеспечить пищей и сырьем свое сравнительно немногочисленное (порядка 10—15%) городское население. Как отмечает В. В. Дорошенко, вплоть до 1650-х годов задержки в доставке балтийского хлеба или дунайских волов, льняного семени или корабельных мачт воспринимались подчас как катастрофа, вызывали задержки и трудности в производстве и даже являлись поводом к обострению социальных конфликтов, например, в Нидерландах[179].

Этот же автор приводит очень емкую и наглядную сводку основных грузопотоков, перемещавшихся по Европе в XVI — первой половине XVII в. Через контролируемые Данией морские проливы ежегодно проходило на запад порядка 150 тыс. т зерна, из которого не менее 2/3 поставлялось через Гданьск из бассейна Вислы (т. е. из Польши, западной Украины и белорусского Побужья). Из Риги и Кенигсберга шло в основном промышленное сырье — лен и пенька, корабельные мачты, смола, зола и пр. Поставщиками перечисленных товаров были земли в бассейнах Немана, Западной Двины и верховьев Днепра — Литва, Латвия, Беларусь, Смоленщина. Эти потоки концентрировались в Голландии, которая специализировалась на посреднической торговле и перераспределяла хлеб далее в Испанию и Италию, а также потребляла значительную часть промышленного сырья. Живой скот перегонялся сухопутным путем либо из Венгрии и Украины, либо из Дании и восточных (заэльбских) областей Германии)[180].

Такая грандиозная система товарообмена, конечно, сложилась не в одночасье. На ее формирование ушло примерно столетие — со второй половины XVпо первую половину XVI в. Для этого потребовалась глубокая трансформация общественного уклада в обеих частях Европы, и фольварочно-барщинная система явилась одной из форм адаптации Востока к новым условиям. Вспомним, что еще к середине XV в. основными компонентами дани на Руси (включая и белорусские земли Великого Княжества Литовского) были мед и пушнина. К сожалению, для этого времени нет таких источников, как таможенные реестры балтийских и нидерландских портов, которые бы позволили реконструировать грузопотоки последующего столетия. Поэтому мы не знаем точно, какая часть колоссальных запасов меда потреблялась на месте, а какая шла на экспорт и куда именно. Но можно довольно уверенно утверждать, что мед употребляли преимущественно в форме алкогольных напитков. С XVI в. у него появился в этом плане сильный конкурент — водка (хлебное, или горелое, вино, отсюда и белорусское название — гарэлка), ставшая массовым продуктом именно в то время[181]. Она обладала рядом преимуществ — готовилась из зерна, которое производилось в большом количестве повсеместно; расход сырья намного превышал выход готового продукта; водка не портилась и имела сравнительно низкую себестоимость. Видимо, это был один из основных факторов, определивших падение спроса на мед. Зато на внешнем рынке особую ценность приобретали товары, получаемые только в налаженном земледельческом хозяйстве: зерно, конопляная пенька, льноволокно и льняное семя. Одновременно появлялось и предложение новых, невиданных ранее товаров, которые можно было приобрести на вырученные деньги.

Фиксируемый во второй половине XV в. перевод в денежную форму прежде всего пушной дани (куничные и бобровые деньги) отражал, видимо, первую фазу адаптации к изменившемуся спросу. Владельцы имений предпочитали упавшим в цене мехам наличные деньги, которыми могли расплатиться за заморские товары. Поэтому их подданным пришлось отказаться от охоты и производить больше товаров, имеющих спрос на местном рынке, чтобы от их реализации получить деньги для уплаты дани. Кто же покупал крестьянские товары и зачем? Очевидно, что не сами крестьяне: при практически натуральном характере хозяйства каждый из них имел все то, что мог предложить другой. Города в Восточной Европе еще носили полуаграрный характер, их жители имели собственные поля и огороды и поэтому не испытывали острой потребности в крестьянском хлебе, а тем более в пеньке или смоле. Вероятно, продукцию крестьянского хозяйства охотно скупали местные купцы, первыми ощутившие интерес к ней у своих контрагентов в балтийских портах. Именно они проторили первые тропинки, которым предстояло превратиться в торные маршруты грузопоставок.

Возрастание денежных форм ренты отчетливо прослеживается в первой половине XVI в., но, как уже отмечалось, к его середине этот путь стал неэффективным: начинающаяся инфляция ударила по денежным доходам дворян, а их абсолютное увеличение выглядело нарушением устоявшейся традиции и наталкивалось на сопротивление крестьян. В поисках новых источников дохода дворяне не могли не обратить взор на прибыль, извлекаемую из поставок товаров в балтийские порты. Наблюдалась огромная разница между ценами на зерно на местных рынках и в портовых городах. Например, в 1561 г. рожь стоила в Гданьске в четыре раза дороже, чем в одном из основных центров ее производства — на Волыни[182]. В отличие от купцов дворяне не имели оборотного капитала для того, чтобы массово скупать товары на внутреннем рынке и поставлять на внешний. Зато они владели имениями, населенными производителями этих товаров. Оставалось два пути: либо изменить структуру повинностей, включив в их состав пользующиеся спросом товары, либо наладить собственное производство таких товаров на базе домена, который существовал во многих имениях по крайней мере с начала XV в. Раньше его продукция предназначалась в основном для личных нужд владельца, и обрабатывался он преимущественно трудом холопов. Теперь предстояло преобразовать домен в товарное хозяйство, ориентированное на внешний рынок[183].

Имеющиеся данные позволяют утверждать, что оба пути использовались на территории Беларуси одинаково активно. Вспомним, что в повинностях радивиловских данников в 1520-е годы размер медовой дани сокращается за счет дякла, выплачиваемого рожью и овсом, а среди даннических повинностей в Реваничской и Стрешинской волостях фигурирует лен. В то же время подданные многих имений вообще переходят с даннической на тяглую службу, предполагавшую регулярную работу в господском домене. Наряду с ней сохранялась и традиционная толока, причем владельцы имений постепенно отказывались от сопутствующего ей бесплатного угощения. При перечислении повинностей теперь прямо оговаривалось, что крестьяне выполняют ее на своем хлебе.

В имении Радошковичи инвентарь 1549 г. описывает домениальное хозяйство с собственным скотным двором, гумном, пашней и относительно небольшим (на 2 бочки посева) овощным огородом. Перечислены 8 паробков — холопов с их женами (при этом у троих жены были вольными). На их содержание выдавалась месячина в размере 12 коп жита, кроме того, у них имелись земельные наделы. Наличие паробков и тягловых животных (5 сох волов оремых, кляча рабочая и еще один конь — видимо, ездовой) показывает, что домениальная пашня обрабатывалась отчасти своими силами, как исстари. Но ее размеры были слишком велики для этого: посев яровых культур (сего лета посеяли) составлял 80 бочек-солянок, озимый клин (на другое лето) — еще больше — 100 бочек. Клин, оставленный под паром (на третее лето), исчислялся 90 бочками, не считая 55 бочек резервной земли, временно заросшей лесом. Всего культивируемая пашня составляла 270 бочек посева, или примерно 294 га. Кроме того, имелись сенокосы на 170 возов (около 85 га). Наличные 8 работников с помощью 5 упряжек волов и 1 лошади могли эффективно обработать не более 15—20% этой площади, остальная часть должна была обрабатываться силами крестьян, приходивших со своим инвентарем, т. е. в форме барщины.

Действительно, крестьяне близлежащей Радошковской волости (8 служб, на них 30 дымов) выполняли в основном тяглую повинность: с полного надела службу служыть день в день з волы и з клячою. Видимо, речь идет о 6 днях барщины в неделю, за исключением воскресенья. Учитывая, что одну службу в среднем держали 3,75 двора, на каждый из них приходилось по 1,6 человеко-дня барщины. К этому полагалась подачка в размере 1 курицы и 10 яиц, а с некоторых служб — еще по 1/3 бочки ржи и овса. Такую же повинность выполняли жители удаленных на 1 милю (7,8 км) сел Ровкутевичи (7 служб и 19 дымов, что означает 2,2 дня барщины на дым) и Шатиловичи (3 службы и 12 дымов, 1,5 дня на дым). Еще 12 человек прибывали ежегодно на 4-недельный сенокос из удаленной Реваничской волости. От барщины освобождался лишь пристав, а еще одному крестьянину половина службы была заменена денежным эквивалентом — 30 грошей (значит, общая стоимость барщины оценивалась в 60 грошей, что равнялось сумме повинностей в Стрешинской волости). Медовая дань в Радошковичах отсутствовала вообще. Она, очевидно, компенсировалась поставками меда из приписанной Реваничской волости, что позволяло установить в основном имении сравнительно высокую норму барщины.

В имении Острожчицы в 1557 г. типичная норма барщины со службы составляла день в день с сохою, з бороною, с косою и с чим кажуть, кром суботы, то ест тыдень выпускной. Это надо понимать в том смысле, что число рабочих дней составляло 5 в неделю (за исключением субботы, оговоренной специально, и воскресенья, которое подразумевалось само собой). При этом на тяглую службу приходилось, как правило, 2—3 дыма, на каждый дым — около 2 рабочих дней. Помимо барщины причиталась медовая дань в размере от 3 до 6 безменов (с доплатой от 2 до 4 грошей уряднику), а также с каждой сохи по 16 грошей серебщизны, по полбочки овса и по 5 горстей льна.

В имении Мядель, также переведенном на тяглую службу, размер барщины в 1545 г. составлял 1 день в неделю со службы: служать день один з чим роскажуть, леч з волы на дело не ходять, хиба клячами оруть (надо понимать, что волы использовались лишь в собственном хозяйстве крестьян, а барщина выполнялась на лошадях). Служба здесь почти соответствовала дыму, поэтому на отдельное крестьянское хозяйство приходилось 0,9 дня барщины в неделю. Зато сохранялась медовая дань (в среднем по 0,5 пуда со службы или 10 грошей деньгами), дякло по 1 бочке ржи и овса (рожь могла быть заменена деньгами из расчета 10 грошей за бочку), воз сена (или 3 гроша), а также плетение невода в размере 1 сажени (эта специфическая повинность объяснялась близостью огромного озера). Дополнительно на державцу (наместника) с каждого дыма причитался 1 калач хлеба (или 1 грош), десяток льна, 1 белка (или 0,5 гроша), курица и десяток яиц.

В других местах размер барщины также варьировал, при этом она сочеталась с разным количеством денежных выплат. В государственной Марковской волости Ошменского повета в 1530 г. была установлена сравнительно небольшая барщина — 1 день в месяц: мають они на пашни нашой дворной 12 день в кожный год робити, т. е. 3 дни паренину орати, 3 дни на жыто, а 3 серпом жыто жати, а 3 дни ярины. Это сопровождалось денежной данью (осадой) в размере 60 грошей[184]. Землевладельцы Витебского повета в 1531 г. заключили соглашение о единой норме эксплуатации в своих имениях (с целью пресечь переходы крестьян в поисках лучших условий). Среди прочего оговорен и единый размер барщины: мають тые люди 2 дни у недели пригону служити с сохою, або з бороною, або с косою, або с топором, або жать[185]. Если предполагать, что на службу здесь приходилось в среднем 2 дыма (как в целом по стране), то на один дым должно выпадать по 1 дню барщины в неделю.

Распространение господского домена, обрабатываемого трудом зависимых крестьян, было главной чертой формирующейся барщинной системы. Аналогичные явления происходили в это время на широких пространствах Европы, прежде всего примыкающих к торговым путям. На западе Германии источники второй половины XV в. фиксируют участившиеся жалобы крестьян на обременение их барщинными работами, а также на рост требований сеньоров по выполнению повинностей, связанных с выращиванием, переработкой и доставкой на рынок товарных культур — конопли, льна, вина[186]. К востоку от Эльбы, в Мекленбурге, к середине XVI в. общей нормой барщинной повинности стал один день в неделю[187]. В Польше первые случаи однодневной барщины зафиксированы уже в конце XIV в. В 1421 г. князь Мазовии Януш своим указом ввел однодневную барщину с лана в качестве общей нормы на территории этого княжества, но долгое время это оставалось местной особенностью. В 1477 г. аналогичное решение приняла на своем сейме шляхта Холмской земли[188]. В Галицкой земле, на территории Украины, в селах немецкого права барщина в середине XV в. составляла 14 дней с лана в год, в селах русского права подданные работали когда прикажут, без фиксированной нормы. В Дрогичинском повете 14-дневная ежегодная барщина была заменена еженедельной в 1492 г.[189] Вскоре барщина в размере 1 дня в неделю распространилась на всю территорию Польского королевства, и общегосударственные постановления (конституции) Торуньского и Быдгощского сеймов в 1519 и 1520 гг. окончательно узаконили ее[190]. Во владениях Ливонского ордена распространение барщины фиксируется (правда, по очень отрывочным данным) примерно с начала XVI в. Параллельно вводится преимущественное право помещика на скупку продуктов у своих крестьян (его оговаривает, например, датируемый около 1550 г. устав помещика Мейделя). К середине XVI в. окончательно заглохла тенденция к замене натуральных повинностей денежными[191].

В то же время территории, сравнительно удаленные от балтийских портов, не обнаруживают еще тенденции к росту барщины. В Чехии к середине XVI в. более половины деревень не имели барщинных повинностей, а в остальных ее объем в расчете на одно хозяйство составлял всего 1—3 дня в год[192]. Впрочем, ориентированный на рынок фольварк там присутствовал, но он был основан на наемном труде. На северо-западе России (в Новгородской земле, присоединенной к Московскому государству в 1470 г.) барщина тоже отнюдь не стала ведущей формой эксплуатации. Преобладали различные дани и оброки натуральными продуктами[193]. Сведения о других регионах России противоречивы и отрывочны, но в последнее время исследователи склоняются к тому, что нет оснований говорить о доминировании барщины[194]. В Московском государстве сохранялась тенденция к переводу ряда отработочных и натуральных повинностей на деньги (ямские, посошные и т. п.).

Исследователи сходятся на том, что возросшего спроса на земледельческую продукцию самого по себе было недостаточно для возобладания именно барщины. Теоретически землевладельцы могли увеличить продуктивность своих владений различными способами, например, расширив использование рабского труда и перейдя к своего рода плантационному хозяйству. Но для этого требовалось большое количество рабов, которых просто неоткуда было взять. Сложившийся баланс сил не позволял ни одному государству Восточной Европы вести победоносные наступательные войны, которые являлись одним из основных источников дешевых рабов. Другим таким источником могла бы стать варварская периферия, поставлявшая рабов в обмен на колониальные товары (как происходило в Западной Африке в эпоху трансатлантической работорговли). Однако на востоке Европы не было ни контакта с такой периферией, ни соответствующих товаров. Возможности порабощения соотечественников за долги или преступления всегда ограничены, и нигде в мировой истории этот источник рабства не становился ведущим.

Существовала возможность использовать в домене труд наемных работников, что широко практиковалось в Западной Европе[195]. Но переходу в этот статус препятствовали прежде всего особенности менталитета местного населения. Основу жизненных ценностей крестьянина составляло собственное хозяйство, весьма желательно — унаследованное от отца и деда. Ведение такого хозяйства на условиях временной аренды (одна из форм ее — предоставление надела прихожему человеку) расценивалось как менее желательное, но все же допустимое. Зато полная утрата собственного хозяйства и превращение в наемного работника воспринимались (и самим человеком, и его окружением) как жизненная катастрофа, спуск на самое дно социальной иерархии. Как верно подметил Б. Н. Миронов, на Руси любой труд по найму имел оттенок рабства, превращая работника в зависимого, а нанимателя — в господина[196]. Не случайно Русская правда одним из путей превращения свободного человека в холопа признавала тивуньство без ряду, или привяжеть ключь к собе без ряду[197]. Другими словами, наем на работу в господское хозяйство даже на такие влиятельные должности, как тиун или ключник, автоматически превращал свободного в холопа, если иное специально не оговаривалось условиями найма. Плата за убийство рядовича (человека, явно вступившего в зависимость добровольно, по договору — ряду) равнялась цене жизни холопа, что также говорит об идентичности их правового статуса в глазах современников. Об устойчивости этих представлений свидетельствует поговорка, слышанная А. Варлыгой в начале ХХ в.: Наняўся, як прадаўся.

Именно такое мировосприятие, видимо, препятствовало утверждению принципа единонаследия, который предполагал в качестве одного из вариантов устройства для лишенных наследства работу по найму. Поэтому попытки землевладельцев привлечь наемных работников в свои домены были обречены на провал — рынок рабочей силы пополнялся только полностью разорившимися крестьянами или сиротами и был поэтому слишком узок.

Зато эта же черта менталитета делала возможным увеличение феодальной ренты. Крестьянин столь прочно держался за собственное хозяйство, что был готов на немалые жертвы ради его сохранения. Это, конечно, не означало, что усиление эксплуатации крестьяне встречали без сопротивления. Наоборот, попытки введения новых повинностей повсеместно вызывали конфликты. Крестьянская война в Германии была действительно одним из самых ярких эпизодов, но случаи сопротивления в той или иной форме можно найти в истории любой восточноевропейской страны. Ряд примеров, относящихся к территории Великого Княжества Литовского, содержится в сборнике «Социально-политическая борьба народных масс Белоруссии». На стороне крестьян при этом была традиция, регламентировавшая состав и размер повинностей. Не случайно они апеллировали к нерушимости старинных обычаев: як з веков предки и отцы наши, и мы перед тем служивали, так и тепер служити хочем[198].

Как справедливо отмечает В. В. Дорошенко, в этом противостоянии именно отработка в форме барщины оказалась тем вариантом, который можно было навязать крестьянам легче всего: Это оказалось возможным отчасти из-за того, что определенной «традиции» в отношении барщины попросту не было. Другой причиной была, как можно предполагать, психология сельского труженика. Для крестьянина проще «выложиться» своим трудом, чем оторвать от себя готовый продукт, или тем более деньги[199]. Можно согласиться с ним и в том, что землевладельцы испробовали все возможные варианты увеличения доходности своих имений и в конце концов останавливались на самом эффективном. Таким вариантом оказалось превращение собственных подданных в своеобразный аналог плантационных рабов, при этом их население пополнялось путем самовоспроизводства, исключая необходимость в затратах на рабочую силу.

Существенной особенностью формирования барщинно-крепостнической системы было сближение, а затем и слияние двух социальных групп: холопов и крестьян. Первые получили земельные наделы и минимальный уровень личной неприкосновенности, вторые утратили многие привилегии свободных людей. На территории Великого Княжества результат долгого процесса отмирания холопства законодательно закреплял Статут 1588 г., упразднивший все категории челяди, кроме военнопленных[200]. Аналогичное явление имело место в России. Правда, там оно произошло значительно позднее — в 1719 г., когда при переписи податного населения бывших холопов и крепостных крестьян занесли в один разряд. Как отмечает Б. Н. Миронов, при этом не просто произошло распространение на холопов всех государственных налогов, но одновременно помещики в отношении крепостных стали пользоваться правами, принадлежавшими ранее господам в отношении холопов, хотя в законе на этот счет не содержалось никаких указаний[201].

Для восточноевропейских крестьян была совершенно нехарактерна специализация на производстве какой-либо продукции, имеющей спрос на рынке, но не применяемой в собственном хозяйстве. Этим они резко отличались от западноевропейских крестьян. В Германии уже в XVI в. многие хозяйства не только внедрили у себя картофель, но также начали широко выращивать технические культуры, в частности вайду, которая тогда использовалась как естественный краситель. В районе Эрфурта она на какое-то время превратилась в монокультуру: крестьяне засевали ею большую часть земли, а свое пропитание обеспечивали за счет доходов, полученных от реализации. Правда, появление на европейском рынке краски индиго, более дешевой, хотя и менее качественной, подорвало эту практику. С середины XVII в. немецкие крестьяне вновь сосредотачиваются на выращивании зерновых[202].

Столь же глуха оказалась традиционная деревня и к другим видам специализации, например рыбоводству. В Чехии, Силезии и Малой Польше рыбные пруды устраивались в помещичьих хозяйствах уже с конца XIV в. Это занятие было очень хлопотливым, требовавшим заинтересованного труда, но зато и высокорентабельным. В нем очень широко применялся не крепостной, а наемный труд[203].

[178] М. Ф. Спиридонов справедливо обратил внимание на характерные названия импортных товаров в источниках XVI–XVII вв., указывающие на направление их поставок: адамашка – шелковая ткань из Дамаска, алякант – вино из испанского города Аликанте, аркабуз – гладкоствольное ружье из Франции (аркебуза) и т.п. См.: Спиридонов М. Ф. Закрепощение крестьянства Беларуси (XV–XVI вв.). С. 52; Булыка А. М. Даўнія запазычанні беларускай мовы. – Мн., 1972.

[179] История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 2. С. 387.

[180] История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 2. С. 386.

[181] Секрет получения спирта из виноградного вина был открыт алхимиком Арнольдом Вилльневом в Провансе в 1334 г., что вскоре привело к появлению коньяка. Технология получения крепких спиртовых напитков из зерна (винокурение) начала распространяться с конца XV в. В 1485 г. появились английские джин и виски, в начале 1490-х – шотландское виски, в начале 1520-х – немецкий brantwein («горящее вино»). В 1506 г. другой вариант «горящего («горелого») вина» (видимо, прототип русской водки) был впервые завезен в Швецию из Московского государства. На территории ВКЛ эта технология появилась, возможно, в 1540-е гг. – на ее основе готовилась горiлка запорожских казаков. См.: Похлебкин В. В. История водки.

[182] Спиридонов М. Ф. Закрепощение крестьянства Беларуси (XV–XVI вв.). С. 51.

[183] Факты, свидетельствующие о непосредственном участии белорусской шляхты и магнатов в поставках товаров на внешний рынок, приводятся М. Ф. Спиридоновым. Он же обратил внимание на то, что товары магнатов часто получали освобождение от таможенных сборов, поэтому они не всегда фиксируются в таможенных регистрах: Спиридонов М. Ф. Закрепощение крестьянства Беларуси (XV–XVI вв.). С. 54–56.

[184] Белоруссия в эпоху феодализма: Сб. документов и материалов. Т. 1. С. 191.

[185] Белоруссия в эпоху феодализма. Сб. документов и материалов. Т. 1. С. 191.

[186] История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. С. 370–371.

[187] История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3. С. 274.

[188] История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. С. 395.

[189] История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 2. С. 177–178.

[190] История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3. С. 252.

[191] История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 2. С. 185, 192.

[192] История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3. С. 358.

[193] Аграрная история Северо-Запада России / Под ред. А. Л. Шапиро. – Л., 1978. Т. 3. С. 194–196.

[194] История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 2. С. 394–395.

[195] Экономический эффект от использования наемной рабочей силы в Северо-Западной Германии был столь очевиден, что уже в XIV в. началось искусственное форсирование процесса обезземеливания. Землевладельцы объединяли по четыре крестьянских надела в держания площадью до 40 га, сдаваемые арендаторам – мейерам. Вошедшие в состав держания земли перераспределялись таким образом, чтобы основная часть пашенного фонда доставалась двум мейерским хозяйствам. На оставшихся землях нарезались два крошечных участка площадью в 0,66–1,3 га, предназначенные для коттеров (огородников). Они должны были трудиться в хозяйствах мейеров за наемную плату. См.: Wittich W. Die Grundherrschaft im Nordwestdeutschland. – Leipzig, 1896; История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. С. 178; Т. 3. С. 138.

[196] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства. Т. 1. С. 375.

[197] Правда Русская / Под ред. Б. Н. Грекова. Т. 1: Тексты. Пространная редакция. Ст. 110.

[198] Социально-политическая борьба народных масс Белоруссии: Сб. документов и материалов. Т. 1. – Мн., 1988. С. 32.

[199] История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 2. С. 390.

[200] Спиридонов М. Ф. Закрепощение крестьянства Беларуси (XV–XVI вв.). С. 101.

[201] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства. Т. 1. С. 367.

[202] История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3. С. 134.

[203] История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 2. С. 383, 388.