Источники

Первое упоминание Кореньщины содержится в акте, написанном на латинском языке и датированном 2 февраля 1395 г. В нем великий князь Витовт сообщал, что по поручению и с согласия короля Польши Владислава Ягайлы он жалует кафедральному костелу в Вильне и его капитулу (духовному совету) ряд новых владений, среди которых названы три села с людьми (villas cum hominibus) на территории современного Логойского района: Корень (Corzen), Ганевичи и Волча. Оригинал этого акта до наших дней не сохранился, он известен лишь по нескольким рукописным копиям, сохранившимся в актовых книгах Виленского капитула. На основании этих копий акт был опубликован в 1948 г.,[13] а впоследствии переиздан в 1986 г.[14]

Польские историки Е. Фиялэк и В. Семкович, первыми опубликовавшие документ, снабдили его комментарием, в котором высказали сомнение в подлинности акта. В частности, их насторожило то, что эти пожалования не упомянуты в акте Владислава Ягайлы, которым он после смерти Витовта в 1430 г. подтвердил Виленскому капитулу пожалования умершего. Кроме того, заверивший акт 1395 г. виленский наместник Монивид назван воеводой (palatinus), тогда как этот титул был официально введен в Великом Княжестве только в 1413 г. Эти сомнения позднее детально рассмотрел другой польский исследователь — Е. Охманьский, который признал их несостоятельными[15]. Он показал, что великокняжеские наместники иногда титуловались воеводами и до официального введения этого титула. Отсутствие упоминания Кореня и других сел в подтвердительном акте 1430 г. также не доказывает поддельность акта 1395 г., так как в подтверждении отсутствуют и другие владения, несомненно пожалованные капитулу Витовтом. Наконец, при судебном разбирательстве, касающемся имения Ганевичи, в 1516 г. виленские каноники представляли в суд оригинал документа, из которого следовало, что данное имение было пожаловано им именно Витовтом (иж великий князь Витовт тое село Ганевичи им на церковь Божью дал з людми Ганевицкими и з данью и з ловы)[16].

На протяжении всего XV в. Корень и пожалованные вместе с ним села среди владений Виленского капитула не упоминаются. Это можно объяснить тем, что почти весь архив капитула сгорел во время большого пожара в Вильне в 1529 г. Весьма вероятно, что тогда же погибли и документы с упоминаниями Кореня. В дальнейшем название имения неоднократно встречается в многотомном собрании документов, известном как «Акты Виленского капитула» (Acta Venerabilis Capituli Vilensis). В книги этого собрания вписывались все наиболее важные документы (на латинском и польском языках), относившиеся к деятельности капитула с XVI в. до 1797 г. Все 34 актовые книги сохранились до наших дней и ныне находятся в отделе рукописей Библиотеки Академии наук Литвы в г. Вильнюсе (бывшей Виленской публичной библиотеки) в фонде Виленского капитула[17].

В первом томе этого собрания имеется и копия акта великого князя Александра на латинском языке, датированного 1500 г., в котором подтверждается право капитула владеть различными имениями, включая Korzen (Корень), Ганевичи и Волчу[18]. Хронологически это второе упоминание Кореня в дошедших до нас документах. Следующее упоминание, столь же отрывочное, датируется 4 октября 1518 г. В нем зафиксировано распределение капитульных имений среди каноников, которым надлежало получать с них доход. В частности, имение Корень (к тому моменту уже разделенное на две части) досталось каноникам Жуковскому и Вележинскому[19].

Среди записей XVI в. особый интерес представляет документ, содержащий сведения о новой системе повинностей, введенной в имении в 1576 г. в процессе так называемой волочной померы[20], а также материалы об основании Кореньского костела в 1575 г. и обеспечении его настоятеля в последующие годы. Помимо этих записей в архиве капитула в 1780-е гг. была составлена отдельная сводка данных о материальном обеспечении (фундации) костела, написанная на польском языке и озаглавленная «Ведомость о фундациях Кореньского костела, из актов виленского капитула изъятая»[21]. Копии части этих документов (фундушевые записи за 1605 и 1787 гг.) были вписаны также в актовую книгу Минского гродского суда за 1791 г.[22]

Кроме упоминаний в актовых книгах, сохранилось немало отдельных документов XVI—XVIII вв., относящихся к этому владению. Большинство из них находится в том же фонде капитула, некоторые — в фонде Виленского епископства в Государственном историческом архиве Литвы. Самым ранним из таких документов является реестр раскладки внеочередного налога (серебщизны) с духовных имений Виленского епископства, составленный в 1553 г. на руском (старобелорусском в современной терминологии) языке. Этот документ дошел до нас в копии 1645 г.[23] Он содержит только общие сведения о количестве сох — податных единиц, с которых исчислялся налог. Эта скупая информация позволяет тем не менее оценить примерную численность крестьянских хозяйств в середине XVI в.

Во второй половине XVI в. Корень неоднократно упоминается также в судебных документах Великого Княжества Литовского (на старобелорусском языке) — актах так называемой Литовской метрики[24] и Минского гродского или земского суда (последние документы сохранились в виде более поздних копий). В них речь идет в основном о границах этого имения. Один из актов размежевания, описывающий восточную границу Кореньщины с соседними селами Славогоща (Слаговище), Хатынь и Добринево (Добренево) в 1566 г., дошел до нас даже в нескольких экземплярах. Одна из копий (переписанная со старобелорусского оригинала латинскими буквами) сохранилась в архиве Виленского епископства[25]. Другая копия хранилась в архиве имения Логойск (в состав которого входили упомянутые села) и была представлена суду во время разбирательства о границах почти через три столетия — в 1848 г.[26]

Кроме того, имеется несколько фальсификатов, составленных не позднее XVII в. на основе этого же документа, но описывающих границу между Коренем и Логойском несколько иначе (в более выгодном для владельцев Логойска варианте). Один из них упоминается в реестре документов, представленных в суд в 1848 г. Среди прочих документов тогда были явлены купчая владельца Логойска Василя Тишкевича на фольварк Слаговоща, приобретенный им 11 сентября 1531 г. у Змитрия и Андрея Махистовинов (о ее подложности свидетельствует термин фольварк — крайне маловероятно, чтобы имение мелких шляхтичей называлось так уже в 1530-е гг.), а также копия акта ограничения этого же фольварка, составленного якобы 28 мая 1537 г. айненским (гайненским) наместником князем Богданом Соломерецким и впоследствии вписанного в актовую книгу Минского земского суда за 1777 г.[27] Данная актовая книга сохранилась, и в ней действительно имеется акт разграничения владений Василя Тишкевича и капитула, вписанный 22 сентября 1777 г. по просьбе настоятеля Логойского базилианского монастыря, но датирован он 28 февраля 1536 г. Содержание этого акта несколько иное: речь идет об отграничении князем Соломерецким имений Хотынь, Губа, Слаговоща и Добренево (принадлежащих Василию Тышкевичу и его сыну Остафию) от капитульных имений Корень и Ганевичи[28]. Начало документа близко к тексту подлинного разграничения 1566 г., но затем в нем описываются совсем другие земельные участки, якобы принадлежащие имениям Хотынь и Губа. Другая копия этого же фальсификата, также датированная 28 февраля 1536 г., сохранилась в одном из дел фонда Радзивиллов[29]. Обе даты — и 1536, и 1537 г. — явно недостоверны, так как айненским наместником князь Б. В. Соломерецкий стал только в 1552 г. и оставался им до своей смерти в 1565 г.[30] В текстах обоих документов масса анахронизмов, начиная с того, что фамилия Тишкевичей приводится в полонизированной форме «Тышкевич» (это написание утвердилось только в конце XVI в.). Не соответствуют действительности должности Остафия Тышкевича (воевода подляшский, староста пинский и державца лидский), указанные в акте 1536 г. К тому же в качестве свидетелей фигурируют лица, жившие и действовавшие не ранее 1550-х — 1560-х гг., и также с неверным указанием должностей.

Имеется еще одна версия фальсификата. Согласно ей, разграничительный акт был составлен в 1598 г., а в 1608 г. представлен для внесения в актовую книгу Главного трибунала Великого Княжества Литовского. К сожалению, книга трибунала за этот год до нас не дошла, поэтому проверить существование фальсификата уже в начале XVII в. невозможно. Эта его версия сохранилась в копии, вписанной в 1794 г. в книгу Минского гродского суда. В ней вновь фигурирует айненский наместник Б. В. Соломерецкий, проводивший разграничение между Коренем и Слаговощем (теперь уже в 1598 г.!), с перечислением тех же микротопонимов — реки Лавницы, плещеницкой дороги, урочища Омельник и сеножатей у реки Двиносы и т. д.[31]

Фальшивые разграничения представляют определенный интерес, так как были сфабрикованы достаточно рано — возможно, в конце XVI — начале XVII в., когда еще сохранялись смутные воспоминания о том, что князь Б. Соломерецкий был айненским наместником. Более поздняя датировка возможна при допущении, что создатель фальсификатов располагал не только текстом подлинного разграничения 1566 г. (князь Соломерецкий в нем не фигурирует), но и другими образцами реальных документов середины XVI в.

В архиве Виленского епископства сохранилась еще одна выписка из актовой книги Минского гродского суда. Она содержит копию документа, датированного 27 марта 1593 г., — освидетельствования ущерба, причиненного имению Корень подданными соседнего имения Ойнаровичи (Айнаровичи)[32]. На сей раз нет оснований сомневаться в подлинности документа.

Интерес представляет также выписка из тарифа подымного за 1653 г. Этот налог собирался с владельцев имений на основании присяги, которую они приносили о количестве крестьянских дворов (дымов) в своих владениях. Выписка содержит сведения о дымах во владениях Виленского епископства, включая и имение Корень[33]. В дальнейшем на протяжении конца XVII — начала XVIII в. это имение неоднократно упоминается в тарифах подымного и актовых книгах Виленского капитула, причем в некоторых из них по десятку и более раз. Среди записей начала XVII в. наибольший интерес представляют постановление, которым капитул установил доплату за счет доходов с имения Корень тем викариям и студентам, которые не покинули город Вильню во время эпидемии в 1603 г., и поручение от 11 мая 1611 г. канонику Станиславу Шидловскому начать судебный процесс с магнатом Янушем Кишкой, наемный полк которого по дороге на войну с Россией разграбил капитульные имения Корень, Ганевичи, Бакшты и Трусовичи[34]. Другие известия в основном касаются закрепления кореньских престимониев за разными канониками.

Возможно, более подробные сведения содержались в трех не дошедших до нас документах, которые хранились в Кореньском костеле и упомянуты в его инвентарном описании от 5 февраля 1822 г.[35]. Один из них — инвентарь костела, датированный 8 июня 1608 г., второй — Устава платы и панщины для подданных Прудчанских, до Кореня належачих, составленная 30 октября 1640 г., третий — инвентарь двора (престимония) Прудки по случаю передачи его от каноника Яна Паца канонику Адаму Коптю 27 августа 1643 г. Эти документы, как и все остальные, хранившиеся непосредственно в Кореньском костеле, впоследствии были утрачены.

Первый из сохранившихся инвентарь престимония Великий Корень (на польском языке, как и последующие) не датирован, но довольно надежно относится ко времени около 1680 г.[36] Он содержит первые упоминания имен обитателей Кореньщины — крестьян деревень Михалковичи и Чернево. Всего названо 6 имен. К сожалению, инвентари за конец XVII — начало XVIII в. не сохранились, хотя они, несомненно, существовали. Например, в акте, составленном по случаю передачи имения в трехлетнюю аренду в 1690 г.,[37] упоминается не дошедший до нас инвентарь, содержавший перечисление всех подданных.

Сохранилась серия инвентарей более позднего времени в виде отдельных документов в фондах капитула. В 1740 г. было составлено инвентарное описание костела в Корене[38]. В нем перечислено (с указанием имен и фамилий) все население 7 деревень, которые являлись владениями капитула (70 дворов, 240 человек мужского пола и 204 — женского), а также принадлежащего костелу села Корень (13 хозяйств, 48 представителей мужского пола). Следующий по времени инвентарь Кореньского костела датируется 1742 г. Он дошел до нас (единственный из инвентарей, хранившихся в самом костеле) благодаря тому, что оказался подшитым в судебное дело о границах имения Красный Бор, которое рассматривалось в середине XIX в.[39] Документ в отличие от предыдущего не содержит перечня прихожан из капитульных престимониев. Перечислены только подданные плебании. Близок по времени инвентарь престимония Прудки, не имеющий даты, но по ряду признаков датируемый около 1744 г.[40] В нем перечислены 23 владельца хозяйств в деревнях Прудки и Лищицы и указано количество их сыновей (всего 56 представителей мужского пола). В 1747 г. составлен инвентарь престимония Великий Корень[41], включавшего 25 хозяйств в деревнях Михалковичи и Чернево. Количество сыновей в нем не указано.

Единственный инвентарь престимония Малый Корень датируется 1761 г.[42] В нем фигурируют 34 двора (131 человек мужского пола, включая сыновей) в деревнях Громница, Жирблевичи и Черехи. 1770-е гг. представлены серией из трех инвентарей престимония Прудки, датированных 1774, 1775 и 1778 гг.[43] Они содержат только имена дворохозяев, число которых в Прудках достигло 22, в Лищицах — 13. Кроме того, появились застенки Городец и Млын, имевшие по 1 двору. Инвентарное описание подданных Кореньской плебании за 1783 г.[44] упоминает 9 дворов и 3 семьи кутников в Корене, 4 двора в Нарбутове, а также по 1 двору в Громнице, Черехах и Жирблевичах и семью кузнеца, проживавшего в Черневе (очевидно, без собственного двора и земельного надела). Всего в 16 дворах перечислены 111 лиц мужского и женского пола. Два близких по времени инвентаря относятся к престимонию Великий Корень. Один из них датирован 1781 г.[45], второй — 1786 г.[46] Эти инвентари, в которых перечислены все жители мужского и женского пола с указанием возраста детей, являются наиболее подробными. Инвентарь 1781 г. фиксирует население старых деревень Михалковичи и Чернево, а также вновь возникших — деревни Загорье (впоследствии слившейся с Михалковичами) и застенка Юрши. В них указаны 49 дворов, населенных 141 представителем мужского пола и не менее 109 — женского[47]. Инвентарь 1786 г. содержит гораздо большие цифры, лишь отчасти объяснимые ростом населения. Количество дворов увеличилось до 56. Численность населения обоего пола составила 339 человек, не считая кутников, для которых состав семей не указан. Завершают список сохранившихся инвентарей XVIII в. два инвентаря престимония Прудки, датированных 1787 и 1789 гг.[48], где поименно названы только главы хозяйств, но в инвентаре 1789 г. указано также количество членов семьи с разбивкой по возрастам. Число дворов в этом престимонии составляло в 1787 г. 39, а два года спустя — 40, причем в них насчитывалось 236 человек обоего пола.

Помимо инвентарей от 1730-х — 1740-х гг. до нас дошли несколько разрозненных документов, отражающих повседневную жизнь Кореньщины. В архиве капитула сохранилась целая серия документов по поводу выдачи одного беглого крестьянина, нашедшего приют в деревне Прудки, а затем его сыновей. Тяжба по поводу этой семьи тянулась на протяжении более 40 лет — с 1680-х по 1720-е или даже 1730-е гг. (завершающая дата не вполне точна)[49]. Еще один документ касается спора о сенокосных угодьях, который возник между жителями деревень Прудки и Черехи. Этот конфликт разбирал 18 августа 1730 г. (возможно — 1736) от имени капитула каноник Тышкевич, а затем с резолюцией от 5 октября 1736 г. его решение было вписано в актовую книгу капитула[50]. 13 мая 1737 г. капитулу пришлось вновь разбирать жалобу жителей Черехов и Жирблян (Жирблевич) из престимония Малый Корень на войта престимония Прудки и жителей одноименной деревни, захвативших 12 волок сенокосов в урочищах Селище и Лавница[51]. Той же датой — 13 мая 1737 г. — датировано решение капитула по поводу имущественной тяжбы жителей Прудков, которая проливает свет на некоторые стороны их жизни[52]. Другой документ, вписанный в актовую книгу капитула 11 мая 1744 г., содержит решение по поводу многочисленных жалоб, поступавших на войта Прудков Юрия Лиса и его сыновей[53].

Стоит упомянуть еще датированную 12 сентября 1780 г. жалобу плебана Кореньского костела Яна Бобровича на держателя престимония Михалковичи каноника Игнатия Климантовича по поводу конфликта между ними, связанного с доходами от аренды корчмы в застенке Копцы и приведшего к ее разгрому[54].

Одним из важнейших источников второй половины XVIII — первой половины XIX в. являются метрические книги. Регистрация рождений, браков и смертей в католических костелах Великого Княжества Литовского началось во второй половине XVII в. В частности, самая ранняя из сохранившихся метрических книг соседнего с Коренем Гайненского костела начата в 1684 г. В Корене к ведению метрических книг приступили, вероятно, несколько позднее. В описании костела за 1783 г. упоминаются книги за 1710 г. Эти сведения подтверждаются более поздними описаниями, составленными в середине и конце XIX в. Так, описание от 4 августа 1844 г.[55] отмечает наличие в костеле метрических книг о браках и смертях начиная с 1743 г., а о рождениях — с 1810 г. Очевидно, в последнюю дату (о рождениях) вкралась описка, и речь должна идти о 1710 г. Во всяком случае описание за 1899 г.[56] упоминает метрические книги о рождениях за 1710—1737 и 1736—1762 гг., о браках за 1710—1730 гг., о браках и смертях за 1729—1773 гг., а также книги за более поздний период.

К сожалению, наиболее ранние книги до нас не дошли. Оригиналы их, хранившиеся в костеле, погибли или после его закрытия в 1920-е гг., или при пожаре, уничтожившем здание костела во время Второй мировой войны. Самой ранней из сохранившихся является копия трех метрических книг Кореньского костела — о рождениях и смертях за 1762—1797 гг. и о браках за 1773—1797 гг. Указанные книги переписаны в 1798 г. в одну общую книгу, которая попала в фонд созданного в том же году Минского католического епископства[57]. Тексты книг — на латинском языке. Во всех трех оригинальных книгах утрачены некоторые листы, что видно по воспроизводимой в копии нумерации страниц оригинала. В книге о рождениях имеется одна небольшая лакуна — нет записи за февраль — май 1791 г. В книге о браках полностью отсутствуют записи за 1787 г., а также за август — декабрь 1796 г. Книга о смертях хотя и начинается с 1762 г., но до 1766 г. в ней имеются лишь единичные записи, и лишь с 1767 г. они становятся регулярными (без лакун).

Сохранилась также копия метрических книг Борисовского деканата за 1798—1799 гг., которая включает и записи о рождениях, браках и смертях Кореньского костела[58]. Характер этих записей аналогичен предыдущим — они велись на латинском языке, с указанием тех же сведений. В дальнейшем такие сводные копии по деканату составлялись, видимо, ежегодно, но до нас они не дошли. Зато уцелели копии метрических книг Кореньского костела за 1800—1826 гг. в виде трех отдельных книг — о рождениях[59], браках[60] и смертях[61]. Все они также написаны по-латыни. Книга записи о рождениях имеет лакуну с мая по декабрь 1801 г. включительно. Книга записей о браках также прерывается в 1801 г. (нет записей с марта по декабрь). Книга регистрации смертей явных пропусков не имеет. Следующая по времени метрическая книга Кореньского прихода объединяет записи о рождениях, браках и смертях за 1827—1848 гг.[62] Она написана на польском языке. В записях о смертях полностью отсутствуют сведения за 1838 г.

После 1848 г. большинство метрических записей Кореньского костела утрачены. Это объясняется отчасти общим упадком католической церкви на Беларуси, вызванным активизацией русификаторской политики властей, отчасти конкретными преобразованиями в русле этой политики, в частности упразднением Минской епархии и передачей ее приходов сначала в состав Виленского епископства, а затем Могилевского архиепископства. Все это не лучшим образом сказалось на сохранности церковных архивов, в которые поступали ежегодные копии метрических книг. Уцелели лишь их случайные фрагменты. Так, в фонде Могилевского архиепископства сохранились копии метрик по Борисовскому деканату (включая и Кореньский приход) о рождениях[63], браках[64] и смертях за 1850 г.[65], а в фонде самого Борисовского деканата — о браках за 1851 г.[66], о рождениях за 1858 г.[67] и о смертях за 1861 г.[68] Эти книги составлены уже на русском языке.

В записях о рождениях в XVIII в. практически всегда зарегистрирована дата крещения, но дата собственно рождения приблизительно в 40% случаев отсутствует. Еще примерно в 10% записей дата не проставлена, но указано, что ребенок родился вчера (natum heri) или, реже, сегодня (natum hodie). В тех случаях, когда имеются обе даты, интервал между рождением и крещением составляет обычно от 1 до 3 дней, хотя иногда достигает порядка 10, а в одном случае даже 17 дней. Среднее значение — примерно 2,4 дня. Кроме того, в книге фиксировались: имя новорожденного, его пол, место рождения (иногда оно пропущено), состояли ли родители в законном браке, имя и фамилия отца, имя матери (девичья фамилия матери отмечалась только в единичных случаях у дворян), имена и фамилии крестных отца и матери (levantes). Изредка отмечалось место жительства крестных, если оно не совпадало с местом рождения ребенка. Как правило, аббревиатурой GD (Generosi Domini) указывалась принадлежность родителей и крестных к дворянскому сословию, аббревиатурой LL или словом Laboris — принадлежность к крестьянам.

В последующих записях до середины 1807 г. приводятся даты рождений и крещений, затем — только даты крещений, за исключением 1814 г., в течение которого почти всегда фиксировались обе даты. Остальная информация аналогична более ранним книгам.

Записи о браке за XVIII в. содержат дату венчания, имя и фамилию жениха, был ли он юношей (juvenem) или вдовцом и аналогичные сведения о невесте, а также имена и фамилии двух свидетелей (festibus). Возраст молодоженов долгое время не фиксировался, как и имена их родителей. Место жительства обычно называлось одно независимо от того, происходили жених и невеста из одной или разных деревень. Иногда оно соответствует месту жительства жениха, реже — невесты. Более чем в 85 случаях указывалось одно место жительства для жениха, невесты и свидетелей, что далеко не всегда соответствовало действительности. После 1800 г. записи фиксируют девичью фамилию невесты и, как правило, ее место жительства. Более информативными записи становятся с конца 1820-х гг. Как правило, в них отмечаются возраст, место жительства, имена и фамилии новобрачных, а также имена обоих родителей. Довольно часто указаны даже девичьи фамилии матерей жениха и невесты (хотя и не всегда точно). Столь подробная информация преобладает в записях за 1827 — начало 1828 и затем за 1836—1847 гг. В другие годы обычно отсутствуют девичьи фамилии и имена родителей (или обоих, или только матерей), а во второй половине 1828 и в 1830 — начале 1835 г. — также сведения о возрасте молодоженов.

Данные метрических книг о смертях за XVIII — начало ХIX в. довольно скудны: имя, фамилия усопшего, его возраст (иногда он отсутствует), дата смерти (возможно, во многих случаях ее заменяет дата погребения, которая отдельно не регистрировалась), место погребения. Обычно умерших хоронили на парафиальном кладбище в Корене, так что информация о месте похорон стереотипна. Место жительства покойного называлось примерно в половине случаев. Причина смерти не фиксировалась, лишь в единичных случаях подчеркнута ее внезапность или случайность (morte subitanea casuali). Начиная с 1787 г. часто указывается имя отца умершего ребенка, а с 1792 г. — имена обоих родителей. Для пожилых людей иногда фиксировалось вдовство, но регулярного характера эти сведения не имели.

В записях о смертях 1820-х и последующих годов информация становится более полной. Как правило, в них присутствуют имена обоих родителей умерших детей, а в записях за 1828 — начало 1830, 1836—1838 гг. — девичья фамилия матери. В 1827—1831 гг. и затем с 1835 г. обычно называются имена оставшихся супругов и детей взрослого покойника. С 1827 г. указывается причина смерти. В отношении пожилых людей часто сообщается, что они умерли от старости. В случаях смертей от заболеваний обычно отмечались лишь внешние проявления болезни — горячка, лихорадка, кашель, понос и т. п. Впрочем, встречаются и конкретные названия болезней — скарлатина, круп, корь, воспаление легких и др., а также разные виды несчастных случаев.

После присоединения к Российской империи и вплоть до отмены крепостного права в 1861 г. наиболее ценным источником наряду с метрическими книгами являются ревизские сказки. Подушные переписи (ревизии) проводились в России с 1718 г. Перепись 1795 г. была уже пятой по счету в Российской империи и первой, охватившей всю территорию присоединенной Беларуси. Материалы ее в целом сохранились неплохо, но среди немногих утраченных книг оказалась именно та, в которой содержались сведения о помещичьих имениях Докшицкого уезда, включая Красный Бор. Уцелели лишь материалы переписи других имений генерала И. Неплюева — Ганевич, вошедших в 1795 г. в состав Борисовского уезда[69], и Ловцевич, включенных в Вилейский уезд[70]. Они позволяют проследить перемещения подданных между имениями, осуществленные новым владельцем.

Общие итоги ревизии 1795 г. отражены в Экономических примечаниях к Генеральному межеванию Минской губернии, составленных в 1798—1800 гг. В них перечислены все имения и населенные пункты Минской губернии с указанием количества дворов и душ мужского и женского пола в каждом селении согласно недавней ревизии[71]. Во владениях Неплюева и плебании Кореньского костела зафиксированы 136 крестьянских дворов, в них 1089 человек (559 мужского пола и 534 — женского). Утраченные первичные материалы ревизии 1795 г. можно в значительной степени реконструировать, поскольку следующие по времени ревизские сказки имения Красный Бор[72] и Кореньской плебании[73] за 1811 г. содержат имена всех лиц мужского пола, проживавших в нем в 1795 г., с отметками о том, кто из них умер, кто отдан в рекруты или переведен в другую деревню и т. п. В частности, эти сведения позволяют установить, что в деревню Копцы, основанную И. Неплюевым рядом с усадьбой Красный Бор, были переселены 44 мужчины и около 30 женщин из соседних деревень этого же имения, а также 35 мужчин и около 50 женщин (судя по количеству жителей этой деревни в Экономических примечаниях) из других имений.

Между ревизиями 1795 и 1811 гг. появились 2 инвентарных описания Кореньского костела и его плебании (оба на польском языке), датированных соответственно 1804 и 1807 гг.[74] Как и более ранние инвентари, оба эти документа содержат поименные списки подданных плебании, проживавших в селе Корень и застенке Нарбутово. В 1804 г. в них насчитывалось 7 крестьянских дворов (59 душ обоего пола). Инвентарь 1807 г. свидетельствует, что число дворов увеличилось до 9, а количество подданных в обоих селениях составило 69.

Ревизия 1811 г. фиксировала только лиц мужского пола. Во владениях Кореньской плебании таковых было 39 в 10 дворах, в имении Красный Бор — 607 в 177 дворах. С момента предыдущей ревизии возникли 4 новых мелких поселения (Гани, Гряда, Козыри и Селище), зато исчезли деревня Копцы и застенок Юрши. При ревизии в 1816 г. и во всех последующих учитывалось население как мужского, так и женского пола. Согласно ревизской сказке имения Красный Бор[75], здесь в 159 дворах проживал 1041 человек (513 мужского и 528 — женского пола). Ревизская сказка Кореньской плебании[76] фиксирует в 9 дворах 66 человек (34 мужского и 32 — женского пола).

В очередном инвентарном описании Кореньского костела, составленном в 1822 г.[77], регистрировано 8 крестьянских дворов в Корене и Нарбутове — всего 63 человека обоего пола. Помимо этого, документ содержит описание Кореньской парафии с перечнем всех населенных мест и указанием количества дворов и прихожан. Население Кореньщины, согласно этому описанию, составило 1121 человек в 155 дворах, или 45 % общего числа прихожан в парафии (2469 человек). Отметим, что в перечне отсутствует обитаемый в то время застенок Гряда, т.е. общая цифра заведомо несколько занижена. Вероятно, занижены сведения и по другим селениям.

В ревизской сказке имения Красный Бор за 1834 г.[78] в составе имения указаны 141 двор и 1188 человек обоего пола, в ревизской сказке Кореньской плебании[79] — 11 дворов и 89 подданных.

Сохранился также недатированный инвентарь имения Красный Бор, составленный губернским инвентарным комитетом[80]. В его заголовке владелец имения Казимир Чудовский назван покойным (умер 12 июня 1846 г.[81], а 21 августа того же года во владение имением вступил его брат Алексей[82]). Формально инвентарь следует датировать июнем — августом 1846 г., однако сопоставление указанного в нем возраста крестьян с данными метрических книг и ревизских сказок указывает на то, что при его составлении механически использованы сведения из какого-то хозяйственного инвентаря за 1841 г., хранившиеся в архиве имения. Всего в имении значилось 142 хозяйства, имевших полный надел, 3 семьи огородников, 6 семей халупщиков и 13 кутников. Числилось 628 душ мужского пола и 698 — женского (всего 1326 человек). В этом же инвентаре содержится много ценных сведений о хозяйственной жизни имения.

В ходе люстрации государственных имений летом 1850 г. появились два дела, относящихся к люстрации казенного имения Гайна. В одном из них есть некоторые документы, касающиеся земельных владений Кореньского костела[83], в другом — посемейный список крестьян, включающий 12 дворов в Корене и Нарбутове[84]. Сопоставление этого списка с материалами очередной ревизии, проводившейся в имении Гайна 15 сентября того же года[85], а также с метрическими книгами показывает, что в списке в действительности отражен состав населения на более ранний период — примерно на 1848 г. В Корене и Нарбутове тогда проживали 86 человек (48 мужчин и 38 женщин). Еще 4 человека отнесены в разряд бобылей. Общая численность, по данным ревизии, составила 98 человек (50 душ мужского пола и 48 — женского). В ревизской сказке имения Красный Бор за 10 августа 1850 г.[86] значатся 159 крестьянских дворов в 9 населенных пунктах Кореньщины (со времени предыдущей ревизии исчез застенок Селище), где проживало 1209 крестьян (603 — мужского пола и 657 — женского).

Завершают серию подворных списков, составленных до аграрной реформы 1861 г., материалы последней (десятой по общероссийскому счету) ревизии, проводившейся уже в преддверии реформы. Ревизская сказка имения Красный Бор датирована 15 декабря 1857 г.[87], однако сопоставление ее с метрической книгой рождений за 1858 г. показывает, что в сказку были включены дети, родившиеся в январе — феврале 1858 г., т. е. она отражает население имения примерно на начало марта 1858 г. В ней перечислены 17 душ дворовых людей и крестьяне 8 деревень (застенок Гряда к этому времени также прекратил существование). Всего в них насчитывалось 153 двора, в которых имелось в наличии 1203 души (557 — мужского пола и 646 — женского). Ревизская сказка казенного имения Гайна составлялась в январе 1858 г.[88] В деревнях Корень и Нарбутово было в сумме 15 дворов, в них 105 душ (53 — мужского пола и 52 — женского).

Из других документов первой половины XIX в. стоит отметить опись убытков, которые понес Борисовский уезд во время российско-французской войны 1812 г. Среди прочего она включает сводные данные по владениям И. Неплюева (имениям Мурованый Двор, Красный Бор и Ганевичи)[89] и плебании Кореньского костела[90]. Ценные подробности о жизни Кореньщины после перехода имения в руки Казимира Чудовского содержатся в деле об угнетении крестьян помещиками Минской губернии, которое находится в фонде губернского предводителя дворянства. В частности, там сохранилась выписка из инвентаря имения Красный Бор, составленного при его продаже 1 января 1826 г., в которой приводится перечень повинностей на тот момент. Далее следует переписка предводителя дворянства по поводу жалоб крестьян на новые повинности, установленные Чудовским, которая велась в 1827—1829 гг.[91] К тому же времени относятся решение Борисовского уездного межевого суда по поводу тяжбы Казимира Чудовского о границе с имением Логойск от 4 мая 1829 г.[92] и появившееся вскоре подробное описание границ имения Красный Бор от 19 октября 1834 г.[93] В деле о переводе долгов покойного Казимира Чудовского на его брата Алексея, которое велось с сентября 1846 по февраль 1853 г., есть данные о структуре землепользования в имении Красный Бор: суммарная величина крестьянских наделов по каждой деревне (эти сведения датируются примерно 1851 г.), а также статистическое описание имения от 4 ноября 1855 г.[94], составленное по случаю отдачи его в залог.

События, связанные с отменой крепостного права, отражает дело, сохранившееся в фонде Минского губернского по крестьянским делам присутствия[95]. Среди прочих документов в нем содержатся: уставная грамота имения Красный Бор от 8 марта 1862 г.; именной список дворохозяев, получивших тогда наделы, и список батраков, не получивших наделов; протокол Борисовской уездной поверочной комиссии, пересмотревший условия освобождения крестьян в этом имении, датированный 27 августа 1864 г.; окончательный выкупной акт на имение Красный Бор от 8 декабря 1865 г. с перечислением всех дворохозяев. К этому же времени относятся несколько упоминаний о перераспределении земельных участков, принадлежавших государственным крестьянам имения Гайна — бывшим подданным Кореньской плебании[96].

Чуть позже появился рапорт борисовского декана минскому губернатору от 16 апреля 1876 г., посвященный состоянию дел в Кореньском приходе[97]. Стоит отметить, что ряд ежегодных копий метрических книг этого костела за вторую половину XIX — начало ХХ в. сохранялся еще в 1943 г. в городском архиве ЗАГС г. Минска, о чем свидетельствует опись, составленная на белорусском языке во время немецкой оккупации и выявленная в Федеральном архиве Германии в г. Коблинце нынешним руководителем архивной службы Беларуси Владимиром Адамушко, который предоставил мне ее копию. В описи упомянуты метрические книги Кореньского костела за 1871, 1873—1878, 1880, 1889, 1891, 1895—1899, 1901, 1905, 1907, 1914 и 1916 гг. К большому сожалению, во время освобождения Минска советскими войсками в 1944 г. в здание городского архива попала бомба, в результате чего все его документы сгорели.

Другой утраченной категорией документов этого времени являются посемейные списки, которые велись с целью учета военнообязанных и хранились в волостном правлении. Первые такие списки составлялись по состоянию на 1 января 1874 г., причем в них упоминались все лица, зафиксированные в ревизии 1858 г., а для выбывших указывалась дата смерти или другая причина убытия. Затем в списки вносились ежегодные изменения — вписывались все вновь родившиеся лица мужского пола, делались отметки о призыве или признании негодности к военной службе. По мере заполнения книг, в которых велись списки, они возобновлялись в новой книге с указанием состава семей на тот момент (включая жен и дочерей), после чего вновь фиксировались изменения, касающиеся только лиц мужского пола. Судьба этих ценнейших источников также оказалась печальной. На момент революции 1917 г. они находились в волостных правлениях, и в дальнейшем о них некому было позаботиться. Поэтому подавляющее большинство этих документов (включая и списки по территории Кореньщины) оказались утраченными. Об их содержании позволяют судить лишь 3 выписки из посемейных списков за 1893 и 1904 гг., которые были в свое время приобщены к судебным делам трех уроженцев деревни Лищицы и одного — деревни Козыри[98]. Любопытно, что некоторые документы Гайно-Слободского волостного комитета за начало 1920-х гг., сохранившиеся в Государственном архиве Минской области, написаны на оборотах дореволюционных документов волостного правления. Большинство фондов волостных правлений, видимо, попросту пошло на растопку и бумагу для самокруток.

Значительно лучше сохранились материалы о земельных конфликтах и уголовных преступлениях — главным образом те из них, которые становились предметом разбирательства на губернском уровне. Они отложились в фондах канцелярии минского губернатора, губернского правления, казенной палаты, губернского по крестьянским делам присутствия, земской управы, Минского окружного суда и некоторых других фондах, ныне хранящихся в Национальном историческом архиве Беларуси в Минске. Ввиду рассеянности этих материалов трудно рассчитывать на их стопроцентное выявление. Тем не менее объем документов, в которых упоминаются отдельные жители Кореньщины, впечатляет: их удалось обнаружить более сотни, в том числе в фонде губернского правления — 3 документа[99], в фондах судебных учреждений — 46[100], в фондах крестьянского присутствия — 28[101], в фонде казенной палаты — 2[102]. Кроме того, около 10 различных документов за 1880-е гг. включены в дело о выкупе земли крестьянами имения Красный Бор, а около 25 документов за период 1878—1914 гг. — в дело о разграничении крестьянских наделов с этим же имением[103]. Среди них 7 приговоров сельских сходов и расписок в получении решений по указанным делам, в которых перечислены имена большинства дворохозяев Жирблевичского, Лищицкого и Прудчанского сельских обществ за период с 1881 по 1887 г.

В феврале 1897 г. состоялась первая перепись населения Российской империи, проведенная по международным стандартам. Ее первичные данные (опросные листы) были почти полностью уничтожены в 1920-е гг. для освобождения архивных площадей. Сохранились лишь данные на уровне населенных пунктов — о числе дворов, душ мужского и женского пола в каждом селении. Они хранятся в Российском государственном историческом архиве в Санкт-Петербурге, но Институтом истории Национальной академии наук Беларуси были приобретены копии этих материалов (ныне они переданы в Национальный архив Беларуси). Среди населенных мест Гайно-Слободской волости в материалах переписи упоминается по состоянию на 9 февраля 1897 г. 31 селение на территории Кореньщины[104].

Ряд документов освещает дальнейшую судьбу имения Красный Бор, в конце XIX в. неоднократно переходившего из рук в руки. Особый интерес представляют документы о серии распродаж земель из состава имения, осуществленных в 1901—1903 гг. его владельцами. Эти документы образуют отдельное дело в фонде Минской казенной палаты[105]. Имеются также сведения о всех частных владельцах земель бывшего имения Красный Бор. Они представлены в окладных листах денежного сбора, которые сохранились за период с 1904 по 1912 г. Эти листы содержат имя владельца и сведения о размере участка с разбивкой по угодьям (усадебная земля, пашня, сенокосы, пастбища). Листы делились на несколько разрядов в зависимости от категорий лиц, облагаемых денежным сбором, и сгруппированы в книги: оклады с помещичьих имений и крупных владельцев (включая крестьянские товарищества, приобретавшие землю в складчину) за 1904—1907 гг.[106] и 1908—1912 гг.[107], а также с мелкопоместных владельцев за те же годы[108] (в эту категорию входят и крестьяне, купившие индивидуальные участки). Отдельно велись окладные листы на надельные земли бывших помещичьих и государственных крестьян, в которых указаны лишь суммарные цифры по деревням[109]. Схожая информация содержится в списках землевладельцев Минской губернии, опубликованных в качестве приложения к «Минским губернским ведомостям» за 22 июня 1911 г.[110] В них перечислены все лица, владевшие индивидуальными участками в размере 20 и более десятин, причем члены крестьянских товариществ на сей раз упоминаются порознь. За последующие годы в фонде казенной палаты имеются три ведомости плательщиков поземельного налога по Борисовскому уезду: на 1913[111], 1914[112] и 1916 гг.[113] В этих документах, подобно окладным листам, зафиксированы сводные данные по землям сельских обществ и товариществ, индивидуальные — по участкам, купленным отдельными лицами после 1901 г.

Богатой информацией насыщены материалы Всероссийской аграрной (сельскохозяйственной) переписи. Она осуществлялась в два этапа — летом 1916 и 1917 гг. (второй этап проводился уже после Февральской революции Временным правительством). При этой переписи применялись несколько учетных форм, из них не все имеются по Гайно-Слободской волости. За 1916 г. сохранились материалы 2-процентного выборочного обследования крестьянских хозяйств (форма № 2), в которых содержатся описания 23 хозяйств на территории Кореньщины: по одному в Ганях, Идалине, Козырях и Новом Черневе, по 2 — в Громнице, Корене, Лищицах и Черневе, 3 — в Прудках, по 4 — в Михалковичах и Терехах[114]. К сожалению, по всему Борисовскому уезду отсутствует такой ценный источник, как списки дворохозяев (форма № 6).

Форма № 3 переписи за 1917 г. содержит суммарные данные о площади земли сельских обществ и индивидуальных владельцев[115]. Эти сведения аналогичны предшествующим данным из списков плательщиков поземельного налога. Результаты сплошного обследования хозяйств, имевших 50 и более десятин земли, отражает форма № 1 переписи 1917 г., причем в эту категорию попали два хозяйства Кореньщины — имение Красный Бор и хутор Остров крестьянина Франца Ивановича Окулича[116]. Но особенно подробную информацию дают бланки состояния крестьянских хозяйств (форма № 2)[117]. Хотя персональные данные по большинству хозяйств отсутствуют (за исключением вышеупомянутой выборки за 1916 г.), общая информация достаточно богата и разнообразна. Приводятся суммарные сводки по деревням и сельским обществам о числе хозяйств, количестве и структуре населения, домашнего скота, посевов и других сельхозугодий. К сожалению, материалы формы № 2 за 1917 г. не совсем полны — нет сведений по некоторым малодворным и однодворным поселениям, основанным на купчих землях (Затишье, Идалино, Равы и еще ряд хуторов), а по хуторам Лисовичи, Коренево, Осетище, Селище и Ставок данные приведены суммарно.

Примерно в это же время уроженец деревни Михалковичи Язеп Гладкий (Адам Варлыга) начал фиксировать исторические предания, живую устную память своих земляков. После Второй мировой войны он эмигрировал в США, где издал на белорусском языке ряд вышеупомянутых этнографических материалов. Воспоминания о родных местах и записи преданий Адама Варлыги остались неопубликованными и после его смерти перешли в распоряжение историка Витовта Кипеля, а недавно переданы в Библиотеку Конгресса США. Другой уроженец Михалкович, Владимир Полупанов, в 1994 г. опубликовал их фрагменты[118]. Эти сведения крайне интересны, хотя на их подборе, вероятно, отразились политические убеждения самого Адама Варлыги — его явно привлекали в первую очередь факты и предания, имевшие антироссийскую окраску.

Самые ранние документы, отражающие жизнь Кореньщины в условиях советской власти, сохранились в фонде Борисовского уездного отдела социального обеспечения (сокращенно собеса). Это ведомости по Гайно-Слободской волости на выдачу пособия семьям солдат, находящихся в плену, пропавших без вести или потерявших трудоспособность во время Первой мировой войны. Они датируются январем 1919 г.[119] В них перечислены семьи 46 солдат — уроженцев Кореньщины, хотя этот список скорее всего далеко не полный. Сведения о мобилизации в Красную Армию в первой половине 1919 г. отражены в ведомостях на выдачу пособия семьям мобилизованных красноармейцев, в которых фигурируют 24 такие семьи[120]. В списках мобилизованных в Красную Армию за август — сентябрь 1920 г. упомянуты еще 23 фамилии[121]. Имеется также список дезертиров по Гайно-Слободской волости, бежавших от призыва в период с 22 августа по 2 сентября 1920 г. Среди них 7 жителей Козырей и 1 — Лищиц[122]. В этом же фонде хранится несколько дел о назначении пенсий отдельным жителям Кореньщины в начале 1920-х гг.

Второй крупный комплекс документов за первые годы советской власти представляют дела Гайно-Слободского волостного исполнительного комитета (волисполкома). В отличие от утраченных документов волостного правления за дореволюционный период документы за 1921—1923 гг. сохранились сравнительно неплохо. Ранее они образовывали отдельный фонд 53 в Государственном архиве Минской области, а в самом конце ХХ в. были переданы в объединенный фонд Борисовского уездного исполнительного комитета (фонд 1715, опись 1). Для восстановления состава популяции в условиях отсутствия посемейных списков особую ценность представляют списки лиц, испытывающих потребность в лесоматериалах, дровах и семенных ссудах на 1921 г.[123], а также списки хозяйств, нуждающихся в дополнительном наделении землей, составленные в апреле 1922 г. По Михалковичскому сельсовету в них фигурируют все 77 хозяйств деревни Михалковичи и еще 18 — из Кореня и Жирблевич. По Прудковскому сельсовету список содержит 10 хозяйств в Козырях, 39 в Прудках и 19 в Лищицах, по Черневскому — 32 хозяйства в Терехах[124]. Список по этому сельсовету, очевидно, неполон.

Сведения по отдельным хозяйствам имеются в заявлениях о наделении землей, протоколах общих собраний по поводу перераспределения земельного фонда и индивидуальных исках по земельным вопросам. Из них можно увидеть, что многие крестьяне продолжали столь же упорные, как и до революции, тяжбы по поводу разделов земли и имущества. В фонде волисполкома насчитывается 14 таких дел, разбиравшихся волостным земельным судом в период с начала 1921 по середину 1924 г.[125], а в фонде Борисовской уездной земельной комиссии — 10 дел, поданных туда на апелляцию[126].

Некоторые материалы о состоянии крестьянских хозяйств содержатся в фонде уездного продовольственного комитета (упродкома), в том числе в деле о раскладке налогов за 1922 г.[127] В его сводках есть суммарные данные по деревням Кореньщины. В другом деле того же фонда имеются налоговые ведомости за 1922/23 сельскохозяйственный год с информацией по каждому хозяйству в отдельности (с указанием имен дворохозяев). Они не имеют точной даты, но составлены, видимо, весной 1922 г.[128] Ценность этому источнику придает то, что он является первым полным списком домохозяйств после долгого перерыва (с 1858 г.).

Из устных воспоминаний явствует, что примерно в 1923 или 1924 г. целый ряд семей получили возможность переселиться в новый поселок Красный Бор, основанный по соседству с бывшей помещичьей усадьбой. Точнее, там возникли два одноименных поселка — по обе стороны от усадьбы. Их обитатели получили земельные наделы из состава имения. Документальные материалы о перераспределении бывших помещичьих земель и переселении в эти поселки обнаружить не удалось.

В фондах Борисовского уездного суда (ГАМО, ф. 434) сохранилось большое число уголовных и гражданских дел за период с 1919 по 1924 г. К сожалению, их архивные описи не упоминают места жительства обвиняемых, а называют только фамилии. Поэтому выявление материалов, относящихся к истории микрорегиона, превращается в весьма трудоемкую задачу по просмотру десятков дел, в заголовках которых фигурируют фамилии, присущие популяции Кореньщины. К сожалению, большинство из них имели широкое распространение по всему уезду. С другой стороны, остается риск пропустить фамилию, искаженную при составлении заголовка дела, да и перечень выявленных фамилий Кореньщины 1920-х гг. нельзя считать исчерпывающе полным.

В более позднем фонде Логойского районного народного суда, созданного в 1924 г. (ГАМО, ф. 422), имеется около 25 уголовных и 25 гражданских дел за 1924—1928 гг., участниками которых были жители исследуемой территории. Точное их количество установить сложно по тем же причинам.

Другие документы периода 1924—1929 гг. весьма немногочисленны. Они составлены на родном языке жителей Кореньщины — белорусском, что связано с проводившейся в эти годы политикой белорусизации органов государственного управления. Часть из них находится в материалах двух сельсоветов, между которыми в 1924 г. была разделена исследуемая территория, — Кореньского и Кузевичского. Эти документы в основном сосредоточены в фондах вышестоящих органов — Логойского районного исполнительного комитета (райисполкома, РИК — ГАМО, ф. 25) и районного финансового отдела (райфинотдела, РайФО — ГАМО, ф. 314). По Кузевичскому сельсовету часть материалов собраны в отдельный фонд (ф. 122).

Среди этих документов практически отсутствуют налоговые ведомости и другие массовые источники. Сохранились списки избирателей, явившиеся на выборы Кореньского сельсовета 27—30 января 1926 г. (в выборах приняли участие около 38 % имевших право голоса)[129]. В деле по выборам Кузевичского сельсовета списки проголосовавших отсутствуют, но имеются разнообразные материалы об этих выборах, в том числе перечень лишенных избирательных прав и избранных в члены сельсовета, а также информация об общем количестве жителей в селениях[130]. Помимо избирательных материалов уцелели документы о деятельности сельсоветов в 1920-е гг. — протоколы заседаний, резолюции о наложении административных взысканий и т. п. По Кореньскому сельсовету такие материалы охватывают 1925—1929 гг.[131], по Кузевичскому — 1927 и 1928 гг.[132] По последнему сохранился также единственный полный список дворохозяев с раскладкой так называемого самообложения — денежного налога, поступавшего в бюджет сельсовета, на 1928/29 финансовый год[133]. В фонде райфо выявлен реестр наиболее зажиточных хозяйств, обложенных налогом на 1929 г. в индивидуальном порядке. В эту категорию попали 14 хозяйств Кореньщины — 11 в Кузевичском сельсовете и 3 — в Кореньском[134].

Разнообразную статистическую информацию по Логойскому району в целом содержит справочное издание «Логойский район Минского округа», выпущенное на белорусском языке Минским окружным краеведческим обществом в начале 1929 г.[135]

Начало кампании по массовой коллективизации отражают протоколы собраний жителей деревень, состоявшихся в феврале 1930 г. В Кореньском сельсовете протокол собрания жителей Терехов (совместно с застенком Гряда и хутором Солдатское) датирован 16 февраля, жителей Михалкович и Антоновки — 19 февраля, Громницы — 22 февраля[136]. Вероятно, аналогичные собрания проводились и в Кузевичском сельсовете, но их протоколы обнаружить не удалось.

О судьбе жертв первой волны раскулачивания, как и последующих политических репрессий 1930-х гг., свидетельствует база данных «Реабилитированные», в которую внесены сведения о лицах, подвергшихся репрессиям в 1920-е — 1950-е гг. и впоследствии официально реабилитированных. Составление базы данных началось в 1990-е гг. в Комитете по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, в 2001 г. она передана в Белорусский научно-исследовательский центр электронной документации для ее дальнейшего заполнения. К сожалению, на момент написания книги этот процесс не завершен, база не содержит исчерпывающей информации по высланным в административном порядке. Зато в ней есть сведения о лицах, высланных или осужденных по приговорам судов и внесудебных карательных органов — так называемых троек в составе секретаря райкома, председателя райисполкома и руководителя районного управления ГПУ. Сами дела, на основании которых проводилась реабилитация, доныне хранятся в архивах Комитета государственной безопасности Республики Беларусь и его областных управлений.

Административная высылка некоторых кулацких хозяйств упоминается в связи с написанием отчета о выборах по Кореньскому сельсовету на 1930/31 г. (досадно, что избирательные списки по этим выборам отсутствуют)[137]. Одно из дел в фонде райисполкома отражает ход коллективизации по всему Логойскому району за 1930 г.) и содержит ряд сведений по изучаемой территории. Так, к весне 1930 г. относится список земель, оставшихся после раскулаченных хозяйств. По Кузевичскому сельсовету в нем упомянуты 11 пострадавших семей на территории Кореньщины, по Кореньскому сельсовету — 6 таких хозяйств[138]. В том же деле имеется коллективная жалоба, поданная в апреле 1930 г. 37 единоличными хозяйствами деревни Корень по поводу того, что при новом землеустройстве им достались неудобные земли вдали от деревни, тогда как под колхоз отошли лучшие земли[139], а также заявление уроженца Терехов Антона Ивановича Балцевича, полученное земельным отделом 28 июня 1930 г.[140] К этому же делу приобщен акт описи имущества Сергея Иосифовича Тимофеева, раскулаченного в Ганях 8 ноября 1930 г.[141]

Среди фрагментарно сохранившихся карточек обложения налогом по Кузевичскому сельсовету на 1930/31 хозяйственный год выявлены данные по 23 семьям, входившим в колхоз «Красные Козыри» (деревня Козыри)[142]. По колхозу «Красный Бор» карточка налогообложения не сохранилась, но в том же деле есть такие карточки на 11 единоличных хозяйств этого поселка. Кроме того, имеется 9 разрозненных карточек на единоличные хозяйства деревни Прудки, по 2 — на хозяйства хуторов Осетище и Табун, по 1 — на хутора Падары и Лисовичи. За 1931 г. уцелели только карточки по налогообложению на 5 единоличных хозяйств деревни Громница[143] и дело об обложении в индивидуальном порядке Ивана Андреевича Равины, жившего на хуторе Равы. Оно датировано 3 марта 1931 г.[144]

В документах Логойского районного суда удалось обнаружить 3 случая, когда жители микрорегиона привлекались к суду по уголовным делам в 1931 г.[145] В 1932 г. таких дел было 13[146], причем во многих случаях за уголовными формулировками скрывались коллизии, порожденные коллективизацией, — неуплата повышенных налогов, насилие над активистами и т. п.

Представление о темпах коллективизации дает недатированный список населенных пунктов Логойского района, сохранившийся в деле райисполкома среди разных материалов за 1932—1933 гг. В нем указано количество дворов по Кореньскому и Кузевичскому сельсоветам, отдельно для колхозов и единоличников. Судя по составу колхозов, этот список составлен в первой половине 1932 г.[147] План хлебозаготовок на 1932 г. содержит аналогичные цифры по состоянию на конец лета или осень этого года (в момент временного оттока крестьян из колхозов),[148] а сводка в документах райфо — по состоянию на 1 июля 1933 г.[149]

Протоколы президиума Кореньского сельсовета за 1932 г. дают многочисленные материалы по обложению зажиточных хозяйств твердым заданием — дополнительным налогом на поставку определенного количества продуктов сельского хозяйства[150]. Список зажиточных хозяйств, подлежащих обложению твердым заданием, датированный 24 августа 1932 г., имеется в материалах Кузевичского сельсовета[151]. В августе 1933 г. создается новый перечень кулацких хозяйств Кореньского сельсовета, обложенных индивидуальным налогом[152]. В фонде районного финансового отдела сохранились дела по апелляциям многих из этих крестьян, не согласных с таким решением[153].

В тех же протоколах президиума Кореньского сельсовета найдена датированная 3 октября 1933 г. резолюция, утверждающая решение жителей Жирблевич от 29 сентября об основании колхоза имени Покровского в количестве 6 хозяйств[154]. Такое же решение о создании колхоза имени Луначарского в Лищицах (в составе 9 хозяйств и 4 одиночников) было принято 28 октября[155]. В других делах, составляющих ныне фонд Логойского райисполкома, также эпизодически упоминаются события, имевшие место на территории Кореньщины в начале 1930-х гг.

Очень много ценных подробностей о жизни исследуемого микрорегиона содержат подшивки районной газеты «Чырвоная Лагойшчына», издававшейся на белорусском языке с середины 1931 г. В Национальной библиотеке Беларуси сохранились почти все номера этой газеты за период с начала 1932 по июнь 1935 г., а также за вторую половину 1936 г., вторую половину 1938 — первую четверть 1939 г. Особенно интересны подшивки за 1932—1934 гг., содержащие массу бытовых подробностей местной жизни — заметки крестьянских активистов (сельских корреспондентов — селькоров), информацию о ходе сельскохозяйственных работ, заготовительных кампаний и т. п. По мере упрочения идеологического диктата информативная ценность районной газеты неуклонно падает, и номера за вторую половину 1930-х гг. содержат в основном политические и агитационные материалы, фотографии советских летчиц — участниц рекордных авиаперелетов, крайне упрощенные статьи на международные темы, речи партийных вождей и прочий официоз. Узнать что-либо о реальной жизни из газет этого времени практически невозможно.

Все документы предвоенных лет, находившиеся к июню 1941 г. в сельсоветах и районных учреждениях, утрачены. Такая же судьба постигла документы военного времени, за исключением фондов партизанских бригад Борисовско-Бегомельской зоны, деятельность которых затрагивала Кореньщину и прилегающие территории. Эти документы сейчас находятся в Национальном архиве Беларуси: ф. 4080 (бригада «Большевик, 40 ед. хр.), ф. 4081 (бригада «Дяди Коли», 31 ед. хр.), ф. 4082 (бригада «Железняк», 7 ед. хр.), ф. 4083 (бригада им. Калинина, 13 ед. хр.), ф. 4085 (бригада «Народные мстители», 136 ед. хр.), ф. 4087 (бригада «Смерть фашизму», 61 ед. хр.), ф. 4089 (бригада «Штурмовая», 246 ед. хр.).

В Государственном архиве Минской области хранится микрофильм материалов комиссии по расследованию преступлений оккупантов, которая работала в Логойском районе вскоре после его освобождения, летом или осенью 1944 г., скопированный с оригинала, находившегося в Центральном государственном архиве Октябрьской революции в Москве (ныне Государственный архив Российской Федерации): ф. 7021, оп. 87, ед. хр. 8. Основная информация по событиям военного времени хранится в памяти людей — живых очевидцев этих событий. К сожалению, полный сбор этой информации — задача непосильная для одного исследователя. В данной работе использована лишь очень незначительная часть воспоминаний старожилов, которым автор глубоко признателен за неоценимую помощь и искреннюю доброжелательность.

Среди послевоенных материалов ценнейшим источником являются похозяйские книги — основная форма учета населения на местах, осуществляемая сельсоветами. Эти документы составлялись на период в 3—4 года, в них вносились имена и возраст всех проживавших в каждом дворе, а также некоторая справочная информация — размер приусадебного участка, количество крупного домашнего скота, дата постройки дома и др. (эти сведения далеко не всегда точны). Наибольшую ценность похозяйским книгам как историческим источникам придает то, что в них, как некогда в ревизских сказках, фиксировались все изменения в составе населения двора — кто родился, умер, выбыл на новое место жительства.По мере заполнения книги оставались на хранении в сельсовете, а вместо них заводились новые — с информацией на момент создания. В результате накопилась серия книг, покрывающих в большинстве случаев отрезки за 1944—1946, 1946—1948, 1949—1951, 1952—1954, 1955—1957, 1958—1960, 1961—1963, 1964—1966, 1967—1970, 1971—1973, 1973—1975, 1976—1979, 1980—1982, 1983—1986, 1986—1990, 1991—1996 гг. и с 1997 г. по настоящее время. На момент написания этих строк все книги по исследуемой территории находятся в здании Гайненского сельсовета в деревне Гайна. Первые книги, заведенные в 1944 г., часто (но не всегда) упоминают погибших, а также тех, кто еще находился в армии или был угнан в Германию. По мере возвращения демобилизованных солдат делались соответствующие отметки, как и в случае убытия кого-либо из жителей на учебу, работу в город и т. п. Эти первые книги сохранились только по территории бывшего Кореньского сельсовета, в Кузевичском самые ранние книги — за 1946—1948 гг.

Таким образом, всего удалось выявить около 500 свидетельств по истории Кореньщины. Имеются досадные пробелы, но их в целом не больше, чем по любой другой территории. Может быть, тщательный анализ архивных материалов позволил бы найти микрорегион, по которому сохранился более полный комплекс документов за весь хронологический период. Но вряд ли различия по своду источников в целом оказались бы очень велики. Некоторые местности лучше обеспечены довольно ранними материалами (например, сериями инвентарей за XVI в. или метрическими книгами начиная с конца XVII в.), но в более поздних зияют огромные лакуны. В других случаях хорошо сохранились как раз поздние документы (метрические книги и, реже, посемейные списки второй половины XIX в.), но при полном отсутствии ранних. Кое-где хорошие последовательности метрических книг не сопровождаются синхронными данными переписного характера (инвентарями и ревизскими сказками), что сильно сужает возможности исследования. И уж совсем редки такие компактные подборки этнографических материалов, как собрание А. Варлыги. Все вместе взятое позволяет оценить степень документированности прошлого в данном микрорегионе как достаточно типичную для Беларуси (может быть, несколько выше средней).

В разные исторические периоды характер источников существенно различается. За конец XIV в. сохранилось единственное упоминание, за весь XV в. — ни одного. Сведения XVI — первой трети XVIII в. освещают только некоторые моменты истории поселений, и лишь к концу этого времени появляются первые имена их обитателей. Инвентарь 1740 г. отражает полный состав популяции. Затем на протяжении примерно столетия (с 1762 по 1858 г.) источники позволяют проследить судьбу всех крестьянских домохозяйств, в том числе почти все перемены в их персональном составе, а также общие тенденции в изменении феодальных повинностей, величины земельных наделов и обеспеченности домашним скотом. Зато другие стороны жизни общества (интересы, ценности, отношение к происходящим событиям и т.п.) почти не нашли отражения в документах. Некоторые исторические предания, зафиксированные А. Варлыгой, лишь частично восполняют этот пробел.

После 1858 г. содержание уцелевших источников существенно меняется. Персональный состав популяции прослеживается гораздо хуже, зато появляется большое число документов, отражающих характерные конфликты и в меньшей степени повседневную жизнь. Ко второй половине XIX — началу ХХ в. относится и основная часть этнографических наблюдений. Впрочем, многие из них могут быть ретроспективно использованы и для предшествующих десятилетий. Иногда некоторые уточнения тех или иных событий можно получить при устном опросе старожилов. В документах начала ХХ в. много сведений о землевладении и другой статистической информации, хотя персональные данные сравнительно редки. Лишь наличие полных списков домохозяйств за 1922 г. служит опорной вехой, которая в совокупности с другой информацией отражает судьбы большинства семей в пореформенный период.

Характер источников не изменяется вплоть до середины 1930-х гг. с той разницей, что события предвоенных лет достаточно полно сохраняются в памяти местных жителей. Путем устного опроса можно, как правило, восстановить состав каждого двора и каждой семьи, а также определить миграции, не отраженные в документах. База данных «Реабилитированные» позволяет проследить за судьбами большинства жертв политических репрессий, происходивших в эти годы, а устные воспоминания иногда проясняют подоплеку некоторых арестов.

Период Великой Отечественной войны отражен в документах очень фрагментарно. В то же время он настолько богат драматическими событиями и столь глубоко запечатлен в памяти людей, что детальное его изучение (главным образом путем устных опросов) могло бы стать предметом самостоятельного исследования. Пока же, к сожалению, даже перечень жертв этой войны остается неполным, несмотря на наличие в сельсовете соответствующих списков и их недавнюю доработку для издания книги "Память" Логойского района.

История послевоенных лет плавно смыкается с современностью, поскольку большинство родившихся в эти годы продолжают жить и поныне. Наличие похозяйских списков, документально подтверждающих полный персональный состав популяции и все миграции, а также почти неограниченные возможности для устного опроса допускают поистине "тотальную" реконструкцию событий и образа жизни второй половины ХХ в. Но эта задача выходит за рамки моей книги. Надеюсь, она будет отчасти решена в работе профессора Ецуо Ёшино, который в декабре 2001 г. с моей помощью проводил устный опрос старожилов Кореньщины в рамках более широкого исследования современной белорусской деревни.

---

[13] Kodeks dyplomatyczny katedry i diecezyi Wileńskiej. – Kraków, 1948. N 25. S. 40–42.

[14] Vitoldiana. Codex privilegiorum Vitoldi magni ducis Lithuaniae 1386–1430. N 13. S. 18–19.

[15] Ochmański J. Najdawniejsze przywileje Jagielly i Witolda dla biskupstwa Wileńskiego 1387—1395 r. // Zeszyty naukowe Universitetu im. A. Mickiewicza. – Historia. – Zeszyt 5. – 1961. S. 19–36.

[16] Акты, относящиеся к истории Западной России (АЗР). Т. 1. – СПб., 1846. № 62. С. 59–60.

[17] Отдел рукописей Библиотеки АН Литвы (далее – ОРБАНЛ). Ф. 43. Ед. хр. 210–244.

[18] ОРБАНЛ. Ф. 43. Ед. хр. 210. Л. 11.

[19] ОРБАНЛ. Ф. 43. Ед. хр. 210. Л. 31.

[20] ОРБАНЛ. Ф. 43. Ед. хр. 213. Л. 202об.–204.

[21] ОРБАНЛ. Ф. 43. Ед. хр. 10749.

[22] Национальный исторический архив Беларуси (далее – НИАБ). Ф. 1769. Оп. 1. Ед. хр. 22. Л. 431–434.

[23] ОРБАНЛ. Ф. 43. Ед. хр. 435.

[24] НИАБ. Ф. КМФ-18. Ед. хр. 34. Л. 360; Ед. хр. 229. Л. 51–52 об.

[25] Государственный исторический архив Литвы (далее – ГИАЛ). Ф. 694. Оп. 1. Ед. хр. 4149.

[26] НИАБ. Ф. 147. Оп. 2. Ед. хр. 121. Л. 136.

[27] НИАБ. Ф. 147. Оп. 2. Ед. хр. 121. Л. 134об.

[28] НИАБ. Ф. 1769. Оп. 1. Ед. хр. 9. Л. 84–86об.

[29] НИАБ. Ф. 694. Оп. 1. Ед. хр. 4151. Л. 21–24.

[30] Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku. – Warszawa, 1897. S. 499–500.

[31] НИАБ. Ф. 1727. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 439–440.

[32] ГИАЛ. Ф. 694. Оп. 1. Ед. хр. 4150.

[33] ОРБАНЛ. Ф. 43. Ед. хр. 609.

[34] ОРБАНЛ. Ф. 43. Ед. хр. 216. Л. 31, 195. Упоминания этих документов см. также: Przyalgowski W. Żywoty biskupów wileńskich. – Petersburg, 1860. T. 2. S. 49, 62.

[35] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 27. Ед. хр. 377. Л. 34.

[36] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10750.

[37] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10740.

[38] ГИАЛ. Ф. 694. Оп. 1. Ед. хр. 4481.

[39] НИАБ. Ф. 147. Оп. 2. Ед. хр. 121. Л. 82, 89–90.

[40] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10771.

[41] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10758.

[42] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10760.

[43] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10761, 10762.

[44] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 27. Ед. хр. 219. Л. 125–168.

[45] ГИАЛ. Ф. 694. Оп. 1. Ед. хр. 3397. Л. 50–53.

[46] ГИАЛ. Ф. 694. Оп. 1. Ед. хр. 3397. Л. 55–56об.; ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10763, 10764.

[47] Концы строк, посвященных жителям Чернева, в этом инвентаре повреждены, поэтому утрачены имена нескольких дочерей (по крайней мере в трех дворах), которые всегда писались после имен сыновей – в конце строки.

[48] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10765, 10766.

[49] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10751–10755, 10757, 10772.

[50] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 233. Л. 292–294.

[51] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 233. Л. 352–354.

[52] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10756.

[53] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 234. Л. 412–414.

[54] ОРБАНЛ. Ф. 43. Оп. 1. Ед. хр. 10743.

[55] НИАБ. Ф. 131. Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 71–78.

[56] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 26. Ед. хр. 1481. Л. 23–26.

[57] НИАБ. Ф. 937. Оп. 4. Ед. хр. 42.

[58] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 27. Ед. хр. 199. Л. 191–223.

[59] НИАБ. Ф. 937. Оп. 4. Ед. хр. 43.

[60] НИАБ. Ф. 937. Оп. 4. Ед. хр. 44.

[61] НИАБ. Ф. 937. Оп. 4. Ед. хр. 45.

[62] НИАБ. Ф. 937. Оп. 4. Ед. хр. 46.

[63] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 30. Ед. хр. 52. Л. 68–81.

[64] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 30. Ед. хр. 53. Л. 38–42.

[65] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 30. Ед. хр. 54. Л. 33–35.

[66] НИАБ. Ф. 131. Оп. 2. Ед. хр. 2. Л. 28–31.

[67] НИАБ. Ф. 131. Оп. 3. Ед. хр. 2. Л. 64–76об.

[68] НИАБ. Ф. 131. Оп. 3. Ед. хр. 1. Л. 27–32об.

[69] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 27. Л. 1039–1098.

[70] ГИАЛ. Ф. 515. Оп. 15. Ед. хр. 131. Л. 386–440.

[71] Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). Ф. 1350. Оп. 312. Ед. хр. 89. Л. 582–582об.

[72] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 204. Л. 563–591.

[73] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 204. Л.758–760.

[74] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 27. Ед. хр. 276. Л. 25–34об.; Ед. хр. 309. Л. 33–43.

[75] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 87. Л. 543–637.

[76] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 87. Л. 1460–1465.

[77] НИАБ. Ф. 1781. Оп. 27. Ед. хр. 377. Л. 28–41.

[78] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 544 Л. 782–832.

[79] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 1163. Л. 272–277.

[80] НИАБ. Ф. 142. Оп. 1 Ед. хр. 305.

[81] НИАБ. Ф. 146. Оп. 2. Ед. хр. 1778. Л. 6об.

[82] НИАБ. Ф. 146. Оп. 2. Ед. хр. 1004.

[83] НИАБ. Ф. 27. Оп. 1. Ед. хр. 67. Л. 16об.

[84] НИАБ. Ф. 27. Оп. 1. Ед. хр. 68. Л. 52 об.–53 об.

[85] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 408. Л. 687–695, 698об. Второй экземпляр: Ед. хр. 395. Л. 218–227, 253.

[86] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 419. Л. 295–459.

[87] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 1096. Л. 931–1057.

[88] НИАБ. Ф. 333. Оп. 9. Ед. хр. 1090. Л. 831об.–838.

[89] НИАБ. Ф. 319. Оп. 1. Ед. хр. 50. Л. 1342об.–1343.

[90] НИАБ. Ф. 319. Оп. 1. Ед. хр. 50. Л. 1358об.–1359.

[91] НИАБ. Ф. 320. Оп. 1. Ед. хр. 74. Л. 5–18.

[92] НИАБ. Ф. 299. Оп. 2. Ед. хр. 2786.

[93] НИАБ. Ф. 147. Оп. 2. Ед. хр. 121. Л. 138 об.–140.

[94] НИАБ. Ф. 146. Оп. 2. Ед. хр. 1004. Л. 37–8, 46–7, 56–59об.

[95] НИАБ. Ф. 242. Оп. 2. Ед. хр. 392.

[96] НИАБ. Ф 27. Оп. 5. Ед. хр. 735. Л. 94, 132, 146, 178, 207об.

[97] НИАБ. Ф. 295. Оп. 1. Ед. хр. 3092.

[98] НИАБ. Ф. 183. Оп. 2. Ед. хр. 9075, 10591, 12134, 13682, 35410.

[99] НИАБ. Ф. 299. Оп. 2. Ед. хр. 14208, 15205, 16532.

[100] НИАБ. Ф. 145. Оп. 2. Ед. хр. 868, 1214; Ф. 147. Оп. 3. Ед. хр. 11899, 12981, 14343, 14499, 15951, 16415, 16425, 18702, 20028, 22355, 22405, 24648, 28443–28446, 32716, 32761, 35328; Ф. 183. Оп. 2. Ед. хр. 63, 1321, 1340, 5291, 6165, 7117, 7118, 8121, 8122, 9075, 10591, 12127, 12134, 13682, 13695, 21229, 22524, 22557, 23500, 23501, 24559, 26186, 26360. Оп. 3. Ед. хр. 215, 7289.

[101] НИАБ. Ф. 242. Оп. 1. Ед. хр. 232, 4504, 4505, 4512, 4515, 4516, 4518, 4528, 11393-7, 12385, 12386, 13797-9, 15677. Оп. 2. Ед. хр. 137, 138. Оп. 3. Ед. хр. 424; Ф. 1595. Оп. 1. Ед. хр. 1918, 4373, 5145. Оп. 2. Ед. хр. 4055. Оп. 8. Ед. хр. 7263, 7453, 7493.

[102] НИАБ. Ф. 333. Оп. 4. Ед. хр. 10367, 10841.

[103] НИАБ. Ф. 242. Оп. 2. Ед. хр. 392; Ф. 1595. Оп. 2. Ед. хр. 147.

[104] РГИА. Ф. 1290. Оп. 11. Ед. хр. 1299. Л. 605-35, 761, 762.

[105] НИАБ. Ф. 333. Оп. 4. Ед. хр. 10841.

[106] НИАБ. Ф. 333. Оп. 2. Ед. хр. 1237. Л. 47об.–48.

[107] НИАБ. Ф. 333. Оп. 2. Ед. хр. 1247. Л. 163об.–164, 187об., 189об.

[108] НИАБ. Ф. 333. Оп. 2. Ед. хр. 1239. Л. 149об., 152об.–154об., 230об., 241об.–242, 243 об.–244; Ед. хр. 1246. Л. 22об., 24об., 26об., 27об., 30, 64об., 66об., 67об.

[109] НИАБ. Ф. 333. Оп. 2. Ед. хр. 1238. Л. 38об.–40, 41об.–44; Ед. хр. 1240. Л. 27об.–29; Ед. хр. 1241. Л. 37об.–42; Ед. хр. 1242. Л. 26об.–27.

[110] Библиотека НИАБ. № 16760.

[111] НИАБ. Ф. 333. Оп. 1. Ед. хр. 3233. Л. 8об.–9, 44об.– 48, 116, 242, 256, 260–262, 269–271.

[112] НИАБ. Ф. 333. Оп. 1. Ед. хр. 3234. Л. 10, 46–49, 117; Ед. хр. 3235. Л. 129, 137, 139, 142–144, 152, 153.

[113] НИАБ. Ф. 333. Оп. 1. Ед. хр. 3587-с. Л. 18об.–20, 67, 90, 95; Ед. хр. 3587-д. Л. 17–25, 38–43.

[114] НИАБ. Ф. 325. Оп. 2. Ед. хр. 129. Л. 12, 13, 15, 21, 22, 26, 31, 32, 35, 37, 44, 46, 48, 54, 55, 59, 87, 96, 97, 98, 103, 104, 109, 124.

[115] НИАБ. Ф. 325. Оп. 2. Ед. хр. 605. Л. 35, 39, 74, 75, 99–101, 116, 160, 161, 169–185, 197–200, 204, 205, 220–222

[116] НИАБ. Ф. 325. Оп. 2. Ед. хр. 603. Л. 12, 2.

[117] НИАБ. Ф. 325. Оп. 2. Ед. хр. 604. Л. 3–5, 8, 11, 23, 25, 30, 31, 35, 40, 80–83, 92, 95, 98, 99, 101, 102.

[118] Варлыга А. Карэншчына. Успамін-нарыс з канца ХІХ – пачатку ХХ ст. // Літаратура і мастацтва. № 14 (8 красавіка 1994); № 15 (15 красавіка 1994 г.).

[119] Государственный архив Минской области (далее – ГАМО). Ф. 475. Оп. 1. Ед. хр. 106.

[120] ГАМО. Ф. 475. Оп. 1. Ед. хр. 108, 470.

[121] ГАМО. Ф. 475. Оп. 1. Ед. хр. 470, 574.

[122] ГАМО. Ф. 475. Оп. 1. Ед. хр. 356.

[123] ГАМО. Ф. 1715. Оп. 1. Ед. хр. 8 – 10.

[124] ГАМО. Ф. 1715. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 4, 15, 17, 25–26.

[125] ГАМО. Ф. 1715. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 15; Ед. хр. 3. Л. 13, 36-37, 39; Ед. хр. 4. Л. 114; Ед. хр. 11. Л. 158–161, 164; Ед. хр. 22, 45, 48, 66, 69, 76, 79, 80.

[126] ГАМО. Ф. 1495. Оп. 1. Ед. хр. 103, 118, 206, 207, 233, 302, 342, 343, 350, 450.

[127] ГАМО. Ф. 369. Оп. 1. Ед. хр. 260.

[128] ГАМО. Ф. 369. Оп. 1. Ед. хр. 437. Л. 18–21, 28–30, 35–38.

[129] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 28. Л. 61–86.

[130] ГАМО. Ф. 25. Оп. 2. Ед. хр. 105. Л. 6, 12 об., 15, 40–45, 50, 64–66, 80.

[131] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 39, 40, 67, 120, 127, 128, 348.

[132] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 129, 130.

[133] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 222.

[134] ГАМО. Ф. 314. Оп. 2. Ед. хр. 11. Л. 5.

[135] Лагойскі раён Менскай акругі. Кароткае краязнаўчае апісанне / Выданне Менскага акруговага таварыства краязнаўства. – Мн., 1929. С. 19.

[136] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 431. Л. 7, 9, 13.

[137] ГАМО. Ф. 25. Оп. 2. Ед. хр. 116. Л. 5.

[138] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 440. Л. 89, 231, 486–487.

[139] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 440. Л. 232–233.

[140] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 440. Л. 76, 78.

[141] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 440. Л. 481.

[142] ГАМО. Ф. 314. Оп. 1. Ед. хр. 17.

[143] ГАМО. Ф. 314. Оп. 1. Ед. хр. 16.

[144] ГАМО. Ф. 25. Оп. 2. Ед. хр. 116. Л. 47–49.

[145] ГАМО. Ф. 422. Оп. 1. Ед. хр. 526, 558, 626.

[146] ГАМО. Ф. 422. Оп. 1. Ед. хр. 730, 840, 863, 879, 890, 911, 935, 941, 953, 954, 1044, 1052, 1064.

[147] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1 Ед. хр. 480. Л. 70, 71об.

[148] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 497. Л. 59об., 60об.

[149] ГАМО. Ф. 206. Оп. 1. Ед. хр. 192. Л. 16.

[150] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 485. Л. 19, 28, 30, 56.

[151] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 485. Л. 11.

[152] ГАМО. Ф. 314. Оп. 2. Ед. хр. 11. Л. 4, 30.

[153] ГАМО. Ф. 314. Оп. 2. Ед. хр. 168, 169, 172, 178.

[154] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 526. Л. 67.

[155] ГАМО. Ф. 25. Оп. 1. Ед. хр. 526. Л. 72.