Выход венетов на авансцену
Эпоха, в которую венеты вышли из бастарнской тени и впервые заявили о себе на просторах Восточной Европы, приходится на вторую половину І – ІІ в. н.э. В это время роль доминирующего фактора в Европе перешла от кельтов к Римской империи, которая прочно обосновалась на берегах Дуная и подчинила себе Дакию, а также греческие полисы Причерноморья. Севернее сформировалась обширная варварская периферия. Военные и торговые контакты с Римом стали определять наиболее характерные черты ее материальной культуры.
Представления римлян о населении этой периферии стали более четкими. Этому периоду соответствуют письменные сведения, приведенные Тацитом и Птолемеем. При этом «Германия» Тацита отражала ситуацию, сложившуюся в последние десятилетия І в. н.э. В этой произведении использовались, видимо, реляции римских офицеров и чиновников, которые имели непосредственные контакты с варварами и хорошо знали ситуацию. Труд Птолемея «Руководство по географии»,[1] завершенный в середине ІІ в., более сложен по составу. Он компилятивно сочетает новейшие сведения с традиционными в эллинистической географии, восходящими еще ко временам Геродота. Однозначно выделить разные хронологические слои в этом тексте проблематично.
Рис. 8. Распад зарубинецкой культуры и образование групп позднезарубинецких памятников. По: Обломский А.М., Терпиловский Р.В. Среднее Поднепровье и Днепровское Левобережье в первые века нашей эры. М., 1991.
Археология позволяет уточнить ситуацию. Так, фиксируется передвижение в причерноморские степи новой волны сарматских кочевников, которые принесли с собой новое имя – аланы. Сарматы первой волны, языги и роксоланы, были вытеснены на запад, в современные Румынию и Венгрию, где их не раз упоминают римские авторы. Значительные разрушения, вызванные сарматским нашествием, фиксируются и в ареале зарубинецкой культуры. Вслед за этим она претерпевает глубокую трансформацию. Классическая зарубинецкая культура трансформируется в позднезарубинецкую общность, представленную несколькими локальными вариантами. Из них памятники типа Лютеж характеризуются преемственностью со среднеднепровским вариантом, типа Почеп – сочетанием среднеднепровского компонента с сильным субстратом юхновской культуры, типа Картамышево-Терновка – тоже среднеднепровским и юхновским компонентами при участии пшеворского, типа Грини – наследием верхнеднепровского варианта.[2] Второй компонент памятников типа Грини, привнесший характерную керамику с расчесами, поначалу связывался с культурой штрихованной керамики, но С. Е. Рассадин показал, что он также имеет юхновское происхождение.[3]
Полесский вариант зарубинецкой культуры в это время исчезает, а его потомки, видимо, мигрируют в ареал пшеворской культуры, где формируются несколько смешанных пшеворско-зарубинецких групп: зубрицкая, типа Рахны, типа Гриневиче Вельке – Черничин. При этом они отличаются уже не латенизированным, а романизированным обликом. Интерес представляет еще одно наблюдение В. Е. Еременко: классические зарубинецкие традиции верхнеднепровского типа Чечерск-Кистени наиболее выразительно сохраняются в памятниках типов Почеп и Абидня (последний соответствует типу Грини других авторов), при этом «складывается впечатление, что «классические» зарубинцы избегали общения со своими «романизированными» родственниками».[4]
Чуть позже, с конца ІІ в. н.э. памятники типа Грини распространяются на среднее Поднепровье и в ареал почепского варианта, что приводит к формированию киевской культуры. При этом верхнеднепровский (предположительно венетский) компонент, сыгравший культурообразующую роль, вряд ли был многочисленным. В пору существования Чаплинского могильника эта культурная группа насчитывала не более нескольких тысяч (если не сотен) индивидов. На позднезарубинецком этапе ее численность возросла в несколько раз, но не столько за счет демографического роста, сколько за счет поглощения других культурных групп, имевших частично германское происхождение (включая и ранее германизированных потомков поморской культуры), частично – милоградское, позднескифское и юхновское. Распространение общей венетской идентичности как раз и фиксируется археологически как возникновение киевской культуры. Все это разношерстное население, видимо, перешло на язык наиболее активного компонента – праславянского, притом этот язык мог претерпеть довольно серьезную трансформацию.
Рис. 9. Основные группы позднезарубинецких памятников (по А. М. Обломскому и Р. В. Терпиловскому)
I – поселения и могильники южнобугской группы
II – памятники типа Лютеж
III – типа Грини
IV – типа Картамышево
V – типа Почеп
Похожий кризис имел место и в ареале поянешти-лукашевской культуры. Ее классические памятники исчезают уже в последние десятилетия до н.э. На севере их ареала формируется смешанная звенигородская группа, сочетающая черты пшеворской, сарматской и гето-дакийской культур.
Особое значение на этом фоне имеют сообщения Тацита про бастарнов и венетов. Название бастарнов в его время было уже почти вытеснено термином «певкины», которых только «некоторые называют бастарнами» (Peucini, quos quidam Bastarnas vocant). Наиболее вероятно, что бастарнская идентичность частично сохранилась в тех романизированных группах, которые сочетали полесско-зарубинецкий компонент с пшеворским: зубрицкой, типов Рахны и Гриневиче Вельке. Эта идентичность конкурировала с идентичностью певкинов – первоначально локальной группой бастарнской общности, представленной поянешти-лукашевской культурой. В рассматриваемое время эта группа переместилась из низовьев Дуная в более северные области и распространила свое влияние на потомков зарубинцев. Последнее упоминание про бастарнов датируется 280 г. н.э., когда император Проб позволил им переселиться в границы Римской империи, где они, видимо, и ассимилировались.[5]
Непосредственными соседями певкинов Тацит называет венетов, которые «обходят разбойничьими шайками все леса и горы между певкинами и феннами» (nam quicquid inter Peucinos Fennosque silvarum ac montium erigitur latrociniis pererrant). Относительно феннов Тацит подчеркивает их «чрезвычайную дикость и убожество», характеризуя их как бродячих охотников с костяными стрелами, живущих в шалашах и одетых в шкуры. Практически все исследователи отождествляют феннов с носителями археологических культур, не затронутых процессами латенизации и романизации. Это могли быть либо культуры штрихованной керамики, днепро-двинская и юхновская, либо размещенная еще севернее дьяковская (сходство этнонимов «фенны» и «финны» вряд ли было чем-то большим, чем простое созвучие). В любом случае локализация венетов хорошо отвечает ареалу позднезарубинецких групп, которые переросли затем в киевскую культуру.
Находит археологическое соответствие даже блуждание венетов по лесам около феннов. Как раз в это время отмечается проникновение зарубинецкого культурного импульса в ареалы днепро-двинской и юхновской культур. В поречье Десны это приводит к возникновению почепской группы позднезарубинецкой общности. Ее влияние ощущается вплоть до самых верховьев Десны, в верхнем слое позднеюхновского городища Полужье.[6] Во ІІ в. н.э. почепская группа исчезает. Вероятно, ее миграция в ареал верхнеокского варианта юхновской культуры привела к превращению последней в мощинскую культуру, типологически схожую с киевской. В верховьях Днепра и Сожа позднезарубинецкий импульс маркирует хронологический горизонт памятников типа среднего слоя Тушемли. Его особенностью является присутствие керамического стиля, типологически связанного с наследием зарубинецкой группы Чечерск-Кистени.[7]
Рис. 10. Ареалы культур I половины I тысячелетия н. э. в центре Восточной Европы (по Н. В. Лопатину)
а а – культура штрихованной керамики
б, в – днепродвинская культура (б – общий ареал, в – граница западного и восточного вариантов
г – памятники типа среднего слоя Тушемли
д, е, ж, з – локальные варианты киевской культуры
и – пункты проникновения ранних традиций киевской культуры на север
к – памятники круга Заозерье – Узмень
л – северная граница распространения в IV–V вв. керамического стиля, происходящего из киевской культуры
Сведения Тацита касаются и пространств севернее Карпат, где он последовательно (с юга на север) перечисляет лугиев, готтонов, ругиев и лемовиев, причем два последних народа находятся уже непосредственно на берегу моря (Океана, по Тациту). В таком случае лугии хорошо соответствуют западной части пшеворской культуры, не испытавшей зарубинецких импульсов, а готтоны (готы), ругии и лемовии (первоначальное имя гепидов?) – трем группам вельбаркской культуры на начальном этапе, которые выделяет В. Новаковски.[8] Еще севернее, уже среди Океана, живут знаменитые своим флотом свионы – предки шведов.
Затем Тацит возвращает описание на южное побережье Балтики, которую на сей раз называет Свебским морем. Направо (на восток) от ругиев и лемовиев он размещает эстиев, в стране которых добывают янтарь. В отличие от своего предшественника Плиния Тацит владеет про эти места уже не мифической, а вполне определенной информацией. Он даже знает, что язык эстиев отличен от германского (Тацит считает его похожим на язык бриттов, т.е. одной из групп кельтов).
Археологически территория эстиев соответствует самбийской (богачевской) культуре, возникшей в І в. н.э. на части территории предшествующей культуры западнобалтийских курганов.[9] В других частях последней, в низовьях Немана и на куршском побережье, одновременно формируются две группы грунтовых погребений, из которых куршская отличается наличием каменных венцов вокруг могил. Далее на восток, в западной части ареала штрихованной керамики, распространяется культура курганов с такими же каменными венцами, в некоторых чертах похожих на западнобалтские. Все они в дальнейшем имели характерную ошершавленную керамику, которую можно считать «визитной карточкой» ранних балтов.[10] Носители этих культур либо не были известны Тациту, либо охватывались объединяющим именем эстиев, которое в таком случае соответствует общему названию прабалтов, как раз в это время начавших подразделяться на две языковые ветви. Причиной деления балтов на западных и восточных, видимо, стало смешение последних с субстратным населением культуры штрихованной керамики. От него был заимствован лексический пласт, отличающий восточнобалтские языки от позднее вымершего прусского (о котором, впрочем, известно не очень много).
Рис. 11. Белорусские земли – часть варварской периферии Римской империи. І–ІІвв. н.э. (карта автора из издания: Гістарычны атлас Беларусі. Т. 1: Беларусь ад старажытных часоў да канца XVIII ст. Варшава, 2008. С. 37).
Отметим, что эстии появляются у Тацита как раз в тех местах, где зафиксированные Плинием следы древнегреческой традиции могли помещать янтароносную реку Эридан и ассоциированных с нею венетов. Это позволяет частично объяснить противоречие между сведениями Тацита и Птолемея. Последний перечисляет на просторах Европейской Сарматии семь «великих» народов и большое число малых, размещая их в серии «цепочек» от восточного рубежа Германии, за который он концептуально принимал Вислу. «Великие» народы в целом соответствуют этнонимам, известным более ранним авторам, но при их локализации возникают противоречия. Первым из таких народов выступают венеты (Ούενέσαι), размещенные на побережье Балтики (которую Птолемей именует Сарматским океаном), вдоль загадочного Венетского залива. Где-то «выше Дакии» находятся певкины и бастарны, вдоль побережья Меотиды (Азовского моря) – языги и роксоланы, а в глубине континента «за ними» – амаксобии и скифы-аланы. Упоминание языгов и роксоланов на побережье Меотиды свидетельствует, что сведения Птолемея о «великих» народах относятся не к современной ему ситуации, а более ранней, потому что за столетие до написания «Руководства по географии» аланы вытеснили языгов и роксоланов сначала в западное Причерноморье, а затем и на берега Дуная. В таком контексте и упоминание про венетов может соответствовать архаичным представлениям про родину янтаря.
Первая цепочка «малых» народов, которую приводит Птолемей, тянется вдоль Вислы до Карпат. Поскольку речь идет о Сарматии, вся цепочка должна локализоваться на восток от Вислы, но единственный этноним, поддающийся локализации (гифоны=гитоны=готы?) соответствует ареалу ранней вельбаркской культуры, лежащему западнее от низовьев Вислы. Таким образом и земли венетов, непосредственно «ниже» которых Птолемей помещает гифонов, могли простираться на запад от Вислы – там, где Тацит помещал ругиев и лемовиев. Если венеты по Птолемею жили все-таки за Вислой, то их местонахождение соответствует Тацитовым эстиям. В любом случае мы имеем несомненное противоречие между двумя близкими по времени источниками. Если делать выбор между ними, то приоритет должен иметь тот, который лучше соответствует археологическим реалиям, а также всей системе прочих данных, включая и тексты иных, независимых традиций. С этой точки зрения надежность известий Тацита несравненно более высока. Они соответствуют позднейшим сведениям Иордана и очень хорошо согласуются с синхронной археологической картой, чего нельзя сказать про Птолемея.
Но не исключено, что Птолемей тоже по-своему прав, он лишь совместил разновременные представления. Сведения про венетов относятся ко времени существования поморской или, по крайней мере, оксывской культуры, а сведения про гифонов – более позднему времени, когда на этом пространстве уже появились готы (что археологически соответствует превращению оксывской культуры в вельбарскскую). Упоминание же про Венедские горы, приведенное в перечислении между реальными Карпатами и мифическими Рипейскими горами, может восходить к еще более раннему времени (до начала миграции бастарнов), когда территория лужицко-поморской общности достигала подножия Карпат. Возможно, и размещение Птолемеевых венетов на месте современных ему эстиев-прабалтов объясняется тем, что последние также являлись потомками носителей лужицкой культуры.
Другой ряд этнонимов Птолемея проходит параллельно первому, но далее на восток, несомненно за Вислой. Там с венетами граничат галинды, затем идут судины и ставаны – «до самых аланов». Если имелась в виду та же локализация аланов, что и в первом случае (в глубине континента за Меотидой), то перечисление идет в действительности не строго параллельно Висле, а сильно отклоняется к востоку. Но не исключено, что здесь аланы занимают то место, на котором были с середины І в. н.э.: между Южным Бугом и Днепром. В таком случае и другие этнонимы этого перечня касаются римского времени. Но снова мы имеем противоречие с Тацитом: галинды, судины и ставаны (или, по крайней мере, последние) должны приходиться на то пространство, где он упоминал разбойничающих венетов. Про ставанов (Σταυανοί) Птолемей сообщает, что они граничат непосредственно с аланами. Для его времени это соответствует позднезарубинецким памятникам типов Лютеж и Картамышево-Терновка, или всему пространству зарубинецкой культуры. Многие исследователи обращали внимание на общее сходство этнонимов «ставаны» и «славяне». Можно ли сделать из этого вывод, что уже в позднезарубинецкое время одна из частей венетской общности имела такое имя? Представляется, что оснований для этого недостаточно. Лингвисты отрицают возможность того, что в греческом языке информаторов Птолемея слово вроде «славяне» или «склавены» могло превратиться в «ставаны».[11]
Как можно трактовать сведения про галиндов и судинов? Оба названия традиционно соотносятся с названиями двух прусских земель, приведенными под 1326 г. хронистом Тевтонского ордена Петром из Дусбурга: Галиндии и Судавии. При этом никого особенно не смущает, что между этими упоминаниями – промежуток в 12–13 столетий! Созвучие названий, действительно очень яркое, может быть и чисто случайным. Чтобы проводить прямое отождествление, нужны более прочные основания. Но их нет, поскольку за весь этот промежуток оба названия в данном регионе больше не встречаются. Вероятность того, что один или оба этнонима локализовались в ареале богачевский культуры, исключить нельзя, но строго формально ей лучше соответствовали бы прибрежные венеты, упомянутые сразу за устьем Вислы. Ареал же этой культуры слишком мал, чтобы на нем уместились сразу три народа, достойные перечисления в одном ряду со ставанами и аланами.
Для этнонима галиндов имеется еще одно созвучие – голядь, упомянутая в русских летописях под 1058 и 1147 гг., причем последнее сообщение четко локализует ее в верховьях р. Протвы. По мнению В. Н. Топорова, в Подмосковье имеется целый ряд топонимов, созвучных имени «голядь».[12] В целом они неплохо соответствуют ареалу мощинской культуры, складывавшейся как раз во времена Птолемея на основе почепской группы позднезарубинецких памятников. Предположение о том, что это имя принесла с собой родственная венетам часть поморского компонента зарубинецкой культуры и оно затем дожило до эпохи Киевской Руси, выглядит довольно шатким, хотя в нем нет ничего невозможного. Но в таком случае подмосковная голядь принадлежала скорее к праславянской, чем к прабалтской языковой группе, и прямое сопоставление ее с прибалтийскими галиндами[13] уместно не более, чем сопоставление адриатических венетов с кельтскими или иллирийскими.
Далее Птолемей меняет направление своего перечисления народов, упоминая «ниже» аланов ингильонов, костобоков и трансмонтанов около Певкинских гор. Эти горы явно соответствуют восточной части Карпат, что подтверждается упоминанием костобоков (дакийского племени, известного античным авторам со II в. до н.э.) и сведениями в дополнительной части перечня. Там между бастарнами и певкинами названы карпианы (имя, очевидно созвучное фракийскому племени карпов и названию Карпат). Из этого вытекает, что бастарны и певкины у Птолемея занимают примерно то же место, что и у Тацита: где-то в современных Молдове и Западной Украине. Археологически это отвечает вышеупомянутой части позднепшеворского ареала с присутствием зарубинецкого и поянешти-лукашевского компонентов.
Вероятно, к чуть более позднему времени (рубеж ІІ – ІІІ вв. н.э.) относится основной слой сведений недатированной дорожной карты-схемы позднеримского времени – Певтингеровой карты. Но, как и в случае с трудом Птолемея, не все они могут быть одновременными.[14] На этой очень схематичной карте где-то между средним течением Дуная и Океаном, на запад (северо-запад) от Бастарнских Альп (Карпат) обозначены «сарматские лупионы» и «сарматские венеды» (Lupiones Sarmati и Venadi Sarmatae), а непосредственно за этими горами – бастарны (Blastarni). Учитывая крайнюю схематичность карты, целиком допустимо считать, что эти названия соответствуют территории пшеворско-позднезарубинецкой общности на заключительном этапе – накануне проникновения в ее ареал готов. Западную часть собственно пшеворской культуры в этом случае занимают лупионы (искаженное лугионы=лугии), а юго-восточную – бастарны. Указанные между ними венеды могут соответствовать северо-восточной части пшеворской культуры (памятникам типа Гриневичи Вельке – Черничин) и позднезарубинецкому ареалу далее на восток. Дополнением «сарматские» лугии и венеды, видимо, обязаны авторитету Птолемея, который ввел в оборот понятие «Европейская Сарматия». При такой интерпретации название имеет не этнический, а географический смысл.
Еще одни венеды (Venedi) помещены на Певтингеровой карте на левом берегу Дуная недалеко от его устья. Археологическое соответствие этому названию (памятники типа Этулия) появляется как раз на рубеже ІІ–ІІІ вв. Но, прежде чем говорить о нем, стоит охарактеризовать перемены, произошедшие в это время во всем регионе и ознаменовавшие наступление новой эпохи.
Толчком, изменившим ситуацию в варварской периферии, послужила миграция готов. Поначалу немногочисленные, готы объединили под своей властью другие германские народы, что позволило им осуществить широкую экспансию. Сведения Тацита и Птолемея фиксируют самое начало этого процесса. Через несколько десятилетий готы пришли в Причерноморье. Заключив союз с аланами или завоевав их, они создали сильную протодержаву. Материальное свидетельство ее существования археологи фиксируют в черняховской культуре. Исходным импульсом к ее сложению послужило распространение вельбаркской культуры через Волынь на территорию Молдовы и в поречье Южного Буга. Носители этой культуры первыми восприняли характерный набор провинциально-римских культурных черт, который определяет своеобразие черняховской культуры, и распространили его среди подчиненных народов. Другими компонентами при формировании культуры были позднепшеворский (бастарнский) в верховьях Днестра и смешанный алано-позднескифский на побережье Черного моря между Днестром и Днепром, а также в Крыму.[15]
Возможно, на левобережье Днепра черняховская культура включила и позднезарубинецкий компонент, хотя в целом между нею и киевской культурой на раннем этапе сложилась достаточно отчетливая граница. Вне пределов готского влияния долгое время оставалась и родственная киевской мощинская культура, а также их дериваты, которые свидетельствуют о значительных миграционных движениях праславянского населения. Памятники, типологически близкие киевским, но с присутствием сарматского и черняховского компонентов, в это время проникают в верховья Дона (типы Чертовицкое – Каширка)[16] и в среднее Поволжье до Самарской Луки (типы Сиделькино-Темешово и Лбище).[17]
Рис. 12. Культуры III–IV вв. н.э. (по Р. Терпиловскому)
1 – киевская; 2 – типа Седелки; 3 – черняховская; 4 – типа Черепин; 5 – штрихованной керамики; 6 – днепро-двинская;7 – мощинская; 8 – направления экспансии носителей киевской культуры
Еще одна группа похожих памятников (вышеупомянутый тип Этулия) проникла в степной район низовьев Дуная, Прута и Днестра. Для нее характерно смешение черт латенизированных культур с позднескифскими, при этом выразительно прослеживается позднезарубинецкий компонент.[18] По-видимому, появление памятников типа Этулия связано с переселением сюда населения с запада Украины, вызванным движением готов на рубеже ІІ–ІІІ вв. Но отмечаются сходства и с верхнеднепровским типом Грини. А. В. Гудкова считает, что «в среде этулийского населения происходили процессы, аналогичные тем, которые привели к образованию киевской культуры». Примечательно наличие в группе Этулия керамических форм, которые на волынско-подольских и позднезарубинецких памятниках определяются как протопражские.
Как уже отмечалось, именно с этой группой памятников нужно связывать известие Певтингеровой карты про венедов у низовьев Дуная. Притом эти памятники несомненно доживают до второй половины IV в., т.е. продолжают бытовать долго после исчезновения с исторической арены бастарнов. Это служит дополнительным аргументов в пользу гипотезы о том, что венеты/венеды наравне с бастарнами являлись носителями зарубинецкой культурной традиции.
Главным письменным источником для этого периода служит «Гетика» Иордана, которая, в свою очередь, опирается на труды Кассиодора и Аблабия. Этот корпус известий, письменно зафиксированный в 1-й половине VI в., включает в себя запись эпических преданий, которые сложились в среде остготов и отражают период деятельности их выдающегося вождя Германариха в середине ІV в. Изначально фольклорный характер сведений налагает дополнительные ограничения на их интерпретацию.[19]
Наиболее раннее упоминание про венетов в «Гетике» относится к преданию о победах Германариха над рядом народов Восточной Европы. Венеты названы в их числе, и это значит, что до этого момента они были независимы от готов. Следовательно, их территория не могла входить в ареал черняховской культуры ІІІ века. Это целиком соответствует как киевской культуре, так и памятникам типа Этулии, но никак не другим частям бывшего зарубинецкого ареала. На Волыни памятники зубрицкого типа (которые ряд украинских археологов связывает с праславянами) были поглощены черняховской культурой на раннем этапе ее существования. Поэтому даже если возникшая на их основе волынско-подольская группа черняховцев действительно приняла участие в формировании пражской культуры, как полагает В. Д. Баран,[20] то не она обеспечила преемственность этнонимов «венеты – славяне», о которой уверенно пишет Иордан. Под «венетами, которые сейчас зовутся славянами», нужно понимать иной компонент, вошедший в пражскую культуру – киевский (и, возможно, этулийский). То, что этот компонент слабо прослеживается археологически, не имеет решающего значения, потому что пражская культура не имеет плавной преемственности ни с одной предшествующей. Это не мешает целому ряду археологов выводить ее из киевской культуры.[21]
Другим именем, которое приобрела часть потомков венетов, был этноним «анты». Первое упоминание его также содержится в готском предании, на сей раз – о преемнике Германариха Винитарии, победившем антов около 375 г. Все более поздние упоминания антов позволяют связать их с пеньковской культурой, наличие в которой киевского компонента несомненно. Это также соответствует утверждению Иордана, что анты, как и славяне, ранее звались венетами.
Другие народы лесной зоны, завоеванные Германарихом, надежной локализации не поддаются – за исключением эстиев, которых Иордан, в полном соответствии с Тацитом, помещает на берегу Океана. Предположения о том, что под названиями Thiudos, Merens, Mordens выступают предки чуди, мери и мордвы, основаны исключительно на созвучии и дополнительными аргументами не подкрепляются. Версия В. В. Седова о соответствии Golthescytha (галиндо-скифов??) носителям киевской культуры[22] еще менее вероятна. В литературе существует мнение, что этот этноним означал «золотых» (т.е. царских) скифов.[23] Кстати, соответствующую фразу можно читать и совсем иначе: «habebat si quidem quos domuerat Golthes cytha thiudas» («он [Германарих] владел теми скифскими народами, которые подчинил Готу»).[24] При таком чтении ни для голтескифов, ни для чуди места в этом тексте не остается.
Рис. 13. Белорусские земли и соседние территории в период доминирования готов. ІІІ–IV вв. н.э. (карта автора из издания: Вялікі гістарычны атлас Беларусі у 3-х тамах. Т.1. Мінск: Белкартаграфія. 2009. С. 41).
[1]Клавдий Птолемей. Руководство по географии / Перевод В. В. Латышева // Античная география. Сост. М.С. Боднарский. М., 1953.
[2]Обломский А.М., Терпиловский Р.В. Среднее Поднепровье и Днепровское Левобережье в первые века нашей эры.
[3]Рассадин С. Е. Первые славяне. Славяногенез. С. 247–248.
[4]ЕременкоВ.Е. Новые перспективы исследования планиграфии и топохронологии могильников раннего железного века.
[5]Щукин М.Б. Забытые бастарны // Stratum plus. № 5. 1999. С. 75–90.
[6]Обломский А.М., Терпиловский Р.В. Среднее Поднепровье и Днепровское Левобережье в первые века нашей эры.
[7]Лопатин H.B. Керамические стили и культурные группы III–V вв. н. э. в Верхнем Поднепровье и Подвинье // Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском региона на исходе римского времени и в раннем средневековье. СПб., 2004.С. 144–157.
[8]Nowakowski W. „HIS SVEBIAE FINIS“ - Concept of the Border of the Barbarous World at the East Baitic Coast in the Roman Period // Barbaricum. T. 2, 1992.
[9]Nowakowski W. Pomiędzy bałtami nadmorskimi a naddnieprzańskimi. “Streta kurhanowa” w okresie późnorzymskim i w okrzesie wędrówek ludów // Час, помнікі, людзі. Памяці рэпрэсаваных археолагаў. Мн., 1993. С. 165–167.
[10]Lietuvos TSR archeologijos atlasas. III. I–XIII a. pilkapynai ir senkapiai. Vilnius, 1977.
[11]Рассадин С. Е. Первые славяне. Славяногенез. С. 154.
[12]Топоров В. Н. Балтские языки // Балтские языки: Сб. статей. Москва: Академия, 2006.
[13]Седов В.В. Голядь // Iš baltų kultūros istorijos. Вильнюс: Diemedis, 2000. С. 75–84.
[14]Подосинов А.В. Певтингерова карта // Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I. M., 1991. С. 63–80.
[15]Магомедов Б.В. Этнические компоненты черняховской культуры // Stratum plus, №4, 2000. С. 322–330.
[16]Акимов Д.В., Медведев А.П. Памятники типа Чертовицкого городища III на Верхнем Дону // Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском региона на исходе римского времени и в раннем средневековье. СПб., 2004.С. 124–130.
[17]Матвеева Г.И. Этнокультурные процессы в среднем Поволжье в I тысячелетии нашей эры // Культуры Восточной Европы I тысячелетия н.э. Куйбышев, 1986; Сташенков Д.А. Население Самарского лесостепного Поволжья. I–V вв. н.э. Автореф. ... канд. ист. наук. Казань, 2007.
[18]Щербакова Т.А. Памятники типа Этулия, истоки и пути формирования, направленность хозяйственной деятельности. // Древнейшие общности земледельцев и скотоводов Северного Причерноморья (V тыс. до н.э. – V в н.э.). Киев, 1991. С. 237-238; Гудкова A.B. I–IV вв. в Ceвepo-3aпaднoм Пpичepнoмopьe (Kyльтypa оседлого населения) // Stratum plus. № 4. 1999. С. 235–407.
[19]Шapoв O.B. Гибель Эрманариха: история и эпос // Stratum: структуры и катастрофы. СПб.; Кишинев, 1997. С. 95–106; Шувалов П.В. Венедская слабость и антская сила: образ ранних славян в позднеантичных источниках // Проблемы античной истории. СПб., 2003. С. 352–358.
[20]Баран В.Д. Венеди, склавiни та анти у свiтi археологичних джерел // Проблемы славянской археологии. М., 1997.
[21]Терпиловський Р. Біля витоків слов’янства (за матеріаламі Подніпров’я) // Український історичний журнал. 2001. № 3. С. 3–7.
[22]Седов В.В. Голтескифы // Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском региона на исходе римского времени и в раннем средневековье. СПб., 2004.С. 88–95.
[23]Шapoв O.B. Гибель Эрманариха: история и эпос.
[24]Анфертьев А.Н. Иордан // Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I. M., 1991. С. 98–160.