На промежуточном финише

Общие итоги, к которым пришли бывшие крепостные крестьяне за полвека после реформы 1861 г., отражены в материалах аграрной переписи 1917 г. и налоговых списках 1921–1922 гг., а также официальных статистических материалах и экономических обзорах.

Динамика среднего размера дворохозяйства свидетельствует, что уже к 1890-м гг. сбалансированная модель поведения не только восстановилась, но и начала вытесняться малосемейной. Но экономически успешным хозяйствам, как уже отмечалось, была по-прежнему свойственна общежительская модель. На момент переписи 1897 г. населенность крестьянского двора в старых деревнях сократилась до 6,4 человека, тогда как в населенных арендаторами застенках и фольварках она оставалась довольно высокой — почти 13 человек на двор. Средняя цифра по всем поселениям — 7,4 (что выше среднебелорусского показателя именно за счет застенков и фольварков). По данным аграрной переписи 1917 г., средняя численность надельного двора сократилась до 5,8 человека. На купчих землях она равнялась 6,6 человека, а у арендаторов была по-прежнему очень высока (8 человек на двор), хотя и заметно меньше, чем 20 лет назад. Средняя цифра по всем поселениям составляла теперь 5,9 человека на двор (все цифры приводятся с учетом временно отсутствующих, в том числе мобилизованных в армию). В течение 1917–1922 гг. произошел интенсивный переход к малосемейной модели: крестьяне, пользуясь бесхозностью леса, активно строили новые дома, которые лепились впритык к старым. В результате населенность двора на надельных землях сократилась до 5,2 человека, а по всей популяции — до 5,4.

Обеспеченность разными видами угодий на момент переписи 1917 г. на надельных и купчих землях (в пересчете на гектары) отражена в таблице 59. В общую площадь обрабатываемой земли включены огороды (на надельных землях), пашня и сенокосы.

Т а б л и ц а 59. Обеспеченность угодьями в 1917 г.

Как видим, из недавно основанных селений только в Новом Черневе обеспеченность землей опустилась ниже 20 га на хозяйство. На надельных землях лишь в Козырях она держалась выше 15 га. По всей Беларуси обеспеченность землей составила в это время 11,6 га на хозяйство[188].

По налоговым спискам 1922 г., на одно хозяйство Кореньщины приходилось 5,5 души, 6,4 га земли (реальная цифра, видимо, близка к 9 га), 1,35 головы крупного рогатого скота, 1,23 овцы, всего 0,31 взрослой свиньи, что объясняется потерями военного времени.

В пореформенный период произошел переход от курных печей к печам с дымоходами. К началу ХХ в. сохранявшиеся кое-где курные хаты воспринимались уже как архаизм. Впервые за столетия обитатели жилищ избавлялись от едкого дыма, заполнявшего помещения и вызывавшего развитие слепоты у пожилых людей. Кроме того, потолок и стены курных изб покрывались слоем черной сажи, чего не происходило при пользовании «белой» печью. В сельских домах начали обзаводиться керосиновыми лампами.

Появление на рынке дешевых промышленных тканей и изделий из них привело и к изменениям в традиционной крестьянской одежде. Даже не очень зажиточные хозяева могли позволить себе парадную цветную рубашку и картуз или кепку, женщины — яркий платок. В деревню проникли такие невиданные ранее фасоны, как френч или пиджак. Под влиянием городской моды и самотканую одежду начали ярко раскрашивать покупными красителями. Но не все нововведения приживались одинаково легко. Н. Улащик пишет: Крестьянки знали, что в Минске, который считался столицей моды, женщины ходят в панталонах, однако вицковские женщины, особенно пожилые, считали это прихотью, которую могут позволить себе только горожанки. Работая на морозе, женщины сильно мерзли, но изменить положение, по крайней мере до середины 20-х годов, никто из них не отважился[189].

В земледелии из технических новаций наибольшее распространение получил железный плуг. К 1910 г. такие плуги заменили сохи в 36,4% крестьянских хозяйств Беларуси. Бороны с деревянной рамой и железными зубьями приобрели 34% хозяйств[190]. В структуре посева 4,4% составили сеяные травы — сравнительно новое явление, неизвестное традиционному земледелию. Травы (клевер, люпин) высевались на части пара, что позволяло повышать плодородие без простоя этих земель и знаменовало начало перехода от трехполья к более совершенной травопольной системе земледелия. Правда, к 1923 г. этот показатель упал до 2,3%[191].

Урожайность ржи по белорусским губерниям в среднем за период с 1905 по 1913 г. составляла 6,4 ц/га (в 1913 г. — 7 ц), овса — 7,2 ц (в 1913 г. — 8,8), картофеля — 64,4 ц (78,2)[192]. В 1907–1908 гг. с гектара получали 6,3 ц льноволокна, в 1912–1913 гг. — 5,2 ц, в структуре посевов лен и конопля занимали 3,5% [193]. Некоторый рост урожайности в начале ХХ в. очевиден. Но он был ниже, чем по России в целом. Если в 1887–1888 гг. средние урожаи зерновых в империи составляли 5,9 ц/га, то к 1913 г. они возросли до 8,7 ц. Но и этот прирост выглядит весьма скромным на фоне Западной Европы. В Польше сбор зерновых за этот же период возрос с 5,9 до 11 ц/га, в Германии — с 10,8 до 20,7, в Великобритании — с 15,5 до 17,4, в Бельгии — с 16,5 до 24,2 ц/га[194].

По оценкам экономистов начала ХХ в., средний доход с десятины крестьянского надела составлял примерно 3,6 руб. Это значит, что хозяйство, имевшее 10 дес., могло получить доход до 36 руб. В то же время все налоги, платежи и сборы в расчете на десятину составляли 2,17 руб., а в расчете на душу Ф. Ястремский оценивал их даже в 7,09 руб.[195] Для хозяйства из 6 человек это означало сумму платежей в 42,5 руб. В любом случае несомненно, что после уплаты всех платежей в типичном хозяйстве практически не оставалось свободных денежных средств, которые можно было пустить на накопление.

Подробнее представить себе условия хозяйствования белорусских крестьян помогает очерк научного сотрудника НИИ им. Ленина экономиста Янки Кислякова, опубликованный в журнале «Наш край»[196]. Его расчеты сделаны применительно к 1923/24 хозяйственному году, но эти данные можно распространять и на предвоенные годы, поскольку общие условия практически не изменились. В качестве типичного он рассматривает условное хозяйство, состоящее из 6 человек, при этом коэффициент едока (видимо, по модели А. Чаянова) принимает равным 4,45, а коэффициент работника — 3,53. В распоряжении такого хозяйства было 10 га, или 9,18 дес. земли, включая 5,48 дес. пашни и 2,45 дес. сенокоса, под усадьбой, выгоном и неудобицами — 1,12 дес., под огородом — 0,13 дес. Стоимость всех капитальных и оборотных средств хозяйства он выражает в житных единицах (такая единица равна стоимости 1 пуда ржи, что в ценах 1912–1913 гг. составляло 83 коп., в ценах 1923–1924 гг. –63 коп.). Хата, крытая соломой, оценена автором в 150 житных единиц, 2 хлева — в 47,5, гумно, ток, клеть и погреб — в 96,8. Общая стоимость всех построек составила 294,2 ед., или 244,2 довоенного рубля. Хозяйственный инвентарь стоил 82,44 ед. (68,4 руб.), в том числе орудия обработки земли — 16,73 ед. (13,9 руб.). Домашний скот в составе взрослого коня и жеребенка (вместе 189,23 ед.), двух коров и двух телок (151 ед.), пяти овец (16,6 ед.), 3 свиней (29,2 ед.) и 9 голов домашней птицы (9,4 ед.) в совокупности стоил 385,59 ед., или 320 руб. Свободные оборотные средства составляли 22 ед.

На озимом и яровом клине засевалось зерном 3,17 дес. (80,5%, при этом посев ржи составлял 10 пудов, или 1,64 ц, овса — 14 пудов, или 2,3 ц), картофелем — 0,46 дес. (11,5%, при высеве 91,5 пуда, или 15 ц), сеяными травами — 0,19 дес. (4,8%), льном — 0,13 дес. (3,2%). Под паром оставалось 1,55 дес.

Сбор составлял 50 пудов (8,2 ц) ржи, 55 пудов (9 ц) овса, 513,8 пуда (84,3 ц) картофеля. Стоимость произведенных продуктов оценивалась в 435,85 житной единицы, или 361,8 довоенного рубля. Чистый остаток за вычетом семян, стоимости удобрений, расходов на содержание лошади и износа орудий был в пределах 283,32 ед. Продукция животноводства стоила 521,8 ед. (433,1 руб.), а за вычетом расходов на корма — 162,52 ед., доходы от заработков на стороне и ремесел — 88,61 ед., за вычетом связанных с ними расходов — 70,29 ед. Всего, таким образом, чистая продуктивность хозяйства оценивалась в 516,13 ед. (428,4 руб.).

Из этой суммы 402,67 ед. уходило на питание членов хозяйства, 41,29 — на налоги, 32,78 — на возмещение падежа животных. В наличии оставалось 29,39 единицы, или 2,7 довоенного рубля в расчете на десятину. Но при эффективно возобновляемом хозяйстве необходимо было бы направлять на амортизацию построек, животных и инвентаря 5% их стоимости (35,7 ед.) и иметь прибыль не менее 5%, т. е. 24,5 ед. В действительности средств не хватало даже на амортизацию, т. е. при таком балансе хозяйство постепенно проедало основные фонды.

Несмотря на несколько иную методику подсчета, картина выглядит достаточно похожей на ту, что получалась в моделях для конца XVIII и середины XIX в. Менялся размер надела, количество едоков и работников, домашнего скота, менялось соотношение цен и размеры повинностей, но крестьянское хозяйство неизменно балансировало на грани простого выживания.

Бюджет рабочего времени тоже был аналогичен более раннему. Общий его фонд, переведенный в условные «мужские» дни, Я. Кисляков оценивает в 1002 человеко-дня (без выходных и праздников). Из них 600 дней уходило на полевые работы и уход за животными, 230 — на домашнее хозяйство, 58 — на промыслы, в резерве оставалось 114 дней (11,3%), приходившихся на «мертвое» в хозяйственном отношении зимнее время.

Я. Кисляков отмечает, что приверженность традиции не позволяла использовать даже явно имеющиеся возможности для повышения эффективности хозяйства. Низкая продуктивность животных (надой на корову он принимает равным 71,6 ведра, или 873,5 литра, хотя в экономическом обзоре Логойского района фигурирует цифра в 50 ведер) отчасти объяснялась тем, что зимой скот кормили неизмельченной соломой и поили холодной водой, хотя ничто не мешало крестьянину подогреть воду и порубить солому, чтобы сделать из нее мешанку.

Следуя традиции, крестьяне столь же упорно стремились обеспечить себя прежде всего хлебом, уменьшая размер сенокосов, а следовательно, и численность скота. Это порождало порочный круг, поскольку сокращение скота вело к недополучению органических удобрений и снижению урожая, для восполнения которого требовалась еще большая площадь под зерновой клин. Между тем рыночная конъюнктура подсказывала специализацию на животноводстве: если принять уровень цен в 1890-е гг. за 100%, то накануне войны цены на хлеб достигли 138,8%, а цены на мясо — 168,7%. В начале 1920-х гг. разрыв еще увеличился: цены на хлеб составляли 105,5% от уровня 1890-х гг., а цены на мясо — 160,3%.

По мнению Я. Кислякова, эффективное животноводческое хозяйство требовало примерно равной площади зерновых и сенокосов. Это означало сокращение сбора зерна ниже минимальной потребности хозяйства, но более высокие цены на мясо не только позволяли покупать недостающий хлеб, но и давали при этом выигрыш. Такая стратегия хозяйствования была потенциально возможна, но преградой для нее выступала психологическая неготовность крестьян: хозяйство, не обеспечивающее себя хлебом, просто не укладывалось в их сознании. Ту же черту в начале 1890-х гг. отмечал Д. З. Шендрик: Белорус прежде всего пахарь. Раз он чувствует недостаток в земле, он теряется, не умея выйти из затруднительного положения[197]. По этим причинам крестьянское хозяйство к 1910 г., по оценке Минского губернского присутствия, представляло собой яркую картину отсталости и запущенности.[198]

Дополняет картину характеристика санитарного состояния крестьянского жилища, опубликованная в журнале «Наш край» в 1926 г.[199] Среди обследованных 1052 хат выявлено довольно много (38,9%) новых — постройки 1915–1925 гг. Это объяснялось тем, что в годы революционных потрясений и войн леса оставались бесхозными и крестьяне не испытывали проблем со строительными материалами. В период с 1905 по 1915 г. построены 19,1% домов, до 1905 г. — 40,1%. На дом приходилось в среднем 1,13 семьи, 5,9 человека (на Кореньщине, по налоговым ведомостям 1922 г., населенность двора оказалась чуть ниже — 5,5 человека).

Из всех жилищ 747 (71%) представляли собой традиционные четырехстенные срубы размером примерно 5 х 5,7 или 5,7 х 6,4 м с 3–4 окнами, в том числе 153 (каждое пятое) не имели даже дощатых сеней. В таких домах жила преимущественно беднота. На четырехстенку приходилось в среднем 1,6 грамотного, 3,4 дес. пашни, 2,8 головы крупного рогатого скота. Намного удобнее были пятистенки — срубы несколько большего размера (6 х 9,5 м), разделенные бревенчатой стеной на две секции, с 4–5 окнами. Их строили, как правило, более зажиточные и образованные крестьяне: в пятистенке в среднем было 2,5 грамотного, размер пашни у них достигал 4,3 дес., имелось 3,3 головы скота. Всего к этому типу принадлежали 223 избы, или 24%, из них 135 имели еще снаружи дощатые сени. Из построенных после 1915 г. изб на пятистенки приходилось более половины. Третий тип жилища представляли хаты, состоящие из двух четырехстенных срубов с сенями между ними. Всего их было 82, или 5% от числа обследованных, среди построенных после 1915 г. они составляли 42,7%. В обзоре отмечено зарождение новой тенденции в строительстве жилищ — сруб с помощью дощатых перегородок делился на изолированные комнатки. Средняя площадь пола на человека составляла 6,7 кв. м.

Всего 60,5% домов имели каменные фундаменты, в остальных нижний венец сруба лежал прямо на земле. У 22,2% домов пол был земляной, у остальных — дощатый. Курные печи уже практически исчезли, а изредка сохранившиеся воспринимались самими крестьянами как глубокая старина. Конструкция жилища подчинялась главной задаче: сбережению тепла в зимний период. Поэтому маленькие окна наглухо закрывались на зиму, а порой затыкались сеном или ветошью. По уровню освещенности, определяемому как отношение площади окон к площади пола, достаточно освещенными были признаны 32,1% хат (отношение составляло 1:12 и более), недостаточно освещенными — 46,5%, полутемными (соотношение 1:28 и менее) — 21,4%. Окна с двойными рамами имели 54% хат, у 7,9% часть окон были двойными, остальные — одинарными. Глухие окна (без форточек, не открывающиеся даже летом) имели 23,7% домов.

Непосредственно рядом с хлевами размещались 26% жилых построек. Почти повсеместно (в 93,5% случаев) пойло для скота готовили прямо в хате, что усугубляло влажность в ней и давало стойкий неприятный запах. К этому добавлялся тяжелый запах от корнеплодов, обычно хранившихся в хозяйственной яме под дощатым полом, посреди хаты. В сильные морозы в избу очень часто брали молодняк домашних животных. Из обследованных хозяйств 37,6% держали животных в хате более 7 дней в году. Почти непременным атрибутом жилища были насекомые: клопы — в 57,1% домов, блохи — в 55,8, прусаки — в 17,5, тараканы — в 16,2%. Чистыми от насекомых оказались 15,2% жилищ. Все это позволило автору сделать общий вывод о том, что в своей массе крестьянская хата представляла собой влажное, тесное, неуютное помещение без внутренних перегородок, кишащее насекомыми.

Но Н. Улащик, описывая элитные хозяйства на купчих землях, рисует несколько иную картину. Из 18 хозяйств деревни Вицковщина только в двух хаты были крыты соломой, все остальные — гонтами. Одна изба, построенная в 1914 г., имела крышу из оцинкованной жести. Большинство хат через некоторое время после постройки обшивались досками, что предохраняло основной сруб от дождя и снега. Все жилища, за исключением двух, были пятистенками (как правило, с пристроенными сенями, в конце которых размещалась отгороженная досками камора) или состояли из двух половин, разделенных сенями. У наиболее зажиточных треть основного жилого помещения отгораживалась дощатой перегородкой, за которой на самодельной кровати спали глава хозяйства и его жена. Отделенная сенями часть представляла собой чистую половину (новую хату). У некоторых жителей соседних хуторов с начала ХХ в. появились никелированные кровати с матрацами, но на них члены семьи никогда не спали — они предназначались для почетных гостей. Тогда же вместо сундуков с приданым начинают использоваться комоды городской выделки, а кое-где — венские стулья, явный признак богатства. Для верхней одежды хозяева мастерили грубые шкафы.

В каждом хозяйстве непременно сооружался во дворе погреб с деревянным срубом, в котором хранились капуста и корнеплоды. У некоторых погреба были обложены кирпичом. Они избавляли от необходимости хранить картофель под полом жилища.

Среднее хозяйство имело около 30 дес. земли, из которых примерно 18 дес. занимала пашня, 7–8 дес. — сенокос, 4–5 дес. оставалось под усадьбой, выгоном и неудобицами. В структуре посевов рожь занимала около 5,5 дес., пшеница — 0,25–0,5, овес — 3, ячмень и картофель — по 1–1,5, гречиха и лен — по 0,5 дес. На парах с начала ХХ в. начали сеять клевер, а также люпин, который использовался вместо удобрения: его не убирали, а запахивали в землю перед посевом ржи. Это поднимало урожай примерно в три раза, с некоторых участков затем собирали почти по 20 ц ржи. Средний урожай зерновых составлял 75 пудов с десятины (11,3 ц/га), общий сбор за вычетом семян мог составлять примерно 65–74 ц ржи, 20 ц овса, 10 ц ячменя, 32 ц картофеля. На продажу шло порядка 300 пудов (49,2 ц) ржи, что при цене 80 коп. за пуд могло приносить 240 руб. Около 100–120 пудов (16,4–19,7 ц) прочих зерновых по цене 70–80 коп. за пуд давали еще до 75 руб. Картофель практически весь потреблялся в хозяйстве. Выручка от земледелия составляла в таком случае 315 руб. Это соответствует 380 житным единицам по методике Я. Кислякова.

В таком хозяйстве держали не менее 2 рабочих коней, 1–2 молодых жеребцов, 5–6 взрослых коров и 2–3 телок, 10–12 свиней, 5 овечек, занимались также кролиководством. Ежегодно продавали одного коня (при передвоенной цене в 100–200 руб.) и одного жеребенка (25–30 руб.), одну корову (35–40 руб.), 4–5 телят (по 4–5 руб.), 2–3 откормленных свиней весом по 12–13 пудов (54–65 руб. за каждую) и несколько поросят (общей ценой примерно в 10 руб.). Весь доход от продажи животных равнялся примерно 350–400 руб. На продажу шло 120 кг масла на сумму до 55 руб. Выручка от продажи сыра (по цене от 8 до 20 коп. за кг) давала около 40 руб., от продажи кур, яиц и молока — еще 25–30 руб. Общий доход от животноводства составлял 400–500 руб., что эквивалентно 480–600 житным единицам.

Рыночная ориентация животноводства в зажиточных крестьянских хозяйствах подтверждается некоторыми данными макростатистики. В 1900 г. белорусские губернии переживали пик товарного свиноводства: в них было сосредоточено 43% поголовья свиней всех 24 нечерноземных губерний Европейской России. Правда, вскоре конъюнктура ухудшилась, и к 1906 г. это поголовье снизилось с 1,7 млн голов до 1,4 млн. Прибыль от одной коровы в 1905–1906 гг. могла составлять порядка 40–60 руб. в год[200].

Все хозяйства Вицковщины имели сады. Правда, у кого-то сад состоял из старой груши и нескольких вишен, но в хорошем хозяйстве было по 12–15 яблонь и вишен, 4–5 груш, несколько слив, кустов смородины, крыжовника и малины. Сад считался несущественной частью хозяйства и никогда не удобрялся, его продукция редко шла на продажу.

Сопоставляя эти данные с моделью Я. Кислякова, можно отметить, что чистый доход, за вычетом средств на питание, составлял от 860 до 980 житных единиц, тогда как в его модели — всего чуть более 100. На налоги, земские сборы и погашение банковских кредитов требовалось примерно 3 руб. на десятину, или 90 руб. на хозяйство. Ежегодно на одежду для всей семьи расходовалось порядка 100 руб. Кожухи обычно заказывали из своей овчины, мастер брал за шитье 10 руб. Столько же стоили услуги портного по пошиву рубах и штанов, а также сапожника по пошиву кожаной обуви. Головные уборы были уже исключительно покупными — меховые шапки, летние кепки или фуражки. Многие обзаводились парадными зимними пальто, пиджаками, рубашками с целлулоидными воротниками и манжетами, ботинками и туфлями. Из покупной ткани шились повседневные женские юбки, практически все женщины имели и выходные платья, фабричные платки. Традиционная одежда — самотканые юбки (андаракі), корсеты и вышитые сорочки — уже воспринималась как признак дурного вкуса.

Обработка указанного выше количества пашни и уход за скотом требовали большого числа рабочих рук. На 18 хозяйств перед войной приходилось 28 наемных работников — 8 молодых мужчин, 10 девушек и 10 мальчиков-пастушков. Наем работника стоил в 1910-е гг. 35–40 руб. в год, работницы — 25–28 руб. Кроме того, хозяин обязан был обеспечить его одеждой (она стоила 10–15 руб.) и питанием из расчета 13–15 коп. в день. Годовое содержание работника обходилось в 100–110 руб. При поденном найме хороший косец получал в день до 1 руб., жнея — 60–70 коп. на уборке ржи и 40–50 –овса. Таким образом, на хозяйство приходилось 1,6 работника. Самый богатый хозяин Вицковщины, имевший более 80 дес., держал до революции 5 постоянных работников, а также нанимал женщин на сезонные работы — жатву и уборку картофеля. На это он тратил более 500 руб. Среднее хозяйство имело одного постоянного работника.

Бюджет зажиточного хозяйства позволял проводить не только полноценную амортизацию, но и вкладывать значительные средства в новый инвентарь. Примерно 330 руб. в год тратилось на приобретение более совершенных сельскохозяйственных орудий. Уже к концу XIX в. сохи в Вицковщине были полностью вытеснены железными плугами. Те, кто родился в начале ХХ в., знали о них только по рассказам старших. Производительность одноконного плуга была примерно такая же, как у сохи — до 0,5 дес. в день. Но при пахоте плугом этот результат достигался гораздо меньшими физическими усилиями, поскольку для обеспечения нужной глубины вспашки на соху следовало постоянно налегать всей тяжестью тела. К 1914 г. некоторые хозяева приобрели уже двуконные плуги, поднимавшие полосу в полтора раза шире, а двое — двухлемешные. Одноконный плуг стоил чуть более 3 руб., двуконный — 5. Все хозяйства имели также легкие плуги для окучивания картофеля, стоившие 3 руб. В 10 хозяйствах пользовались фабричными культиваторами ценой по 15 руб.

Пять хозяев, имевших более 40 дес. земли, к 1914 г. обзавелись конными жатками системы МакКормика или Диринга (стоимостью соответственно в 120 и 180 руб.). Ими никогда не убирали весь урожай: самое рослое и колосистое жито по-прежнему жали серпами. Производительность жатки составляла 2–3 га в день, но работа с ней предполагала участие трех человек — возницы и двух женщин, вязавших снопы. Тем не менее выигрыш был велик, поскольку при жатве вручную на десятину уходило около 7 дней. Конные косилки не нашли применения — крестьяне пришли к выводу, что они косят слишком высоко.

Еще с конца ХІХ в. большинство хозяйств приобретали деревянные молотилки (по цене 120 руб.), работавшие на конной тяге. Их основу составлял вертикальный вал высотой около 2 м, к которому на расстоянии 70–80 см от пола крепилось дышло для запряжки трех коней, которых погоняли два человека. Такие молотилки размещались в пристроенном к гумну манеже. Копу из 60 снопов они смолачивали менее чем за час, тогда как при молотьбе ручным цепом по нормам барщины на это требовался полный человеко-день. Но весь цикл работ при молотьбе, включая веяние и уборку зерна, требовал примерно таких же затрат времени: за день 5–6 человек, занятых на молотилке, успевали смолотить 5–6 коп. И все же выигрыш был, поскольку часть этих работ могли выполнять дети и старики, тогда как ручная молотьба требовала мужской силы. В ХХ в. деревянные молотилки начали заменять более легкими металлическими, две были приобретены еще до войны. Тогда же все жители деревни уже обзавелись арфами для веяния обмолоченного зерна, которые давали выигрыш в 3–4 раза по сравнению с ручным веянием. 14 или 15 хозяйств имели и механические соломорезки для измельчения соломы или травы.

Но даже зажиточные хозяйства, воспринявшие многие черты городского быта, по-прежнему сохраняли далеко не лучшие черты традиционного образа жизни. Деревенская улица была такой узкой, что два воза могли разминуться на ней только в некоторых местах. Глубокие (в полметра) выбоины после дождей наполнялись водой и грязью. Передвигались в таких местах только по самому краю, держась за штакетник. Иногда в этих лужах увязали коровы, и их приходилось вытягивать веревками. Ямы понемногу заполняли хворостом и разным мусором, но проезжей в любую погоду улица стала только в 1928 г.

Жилища из-за близости хлевов летом кишели мухами. Не удивительно, что в теплое время года все обитатели, особенно молодежь, стремились спать не в доме, а на сеновале или в гумне. Пол в основном жилом помещении был покрыт грязью (иногда его специально посыпали песком, который впитывал избыточную влагу с пола). Информаторы Н. Улащика вспоминали, что даже в начале ХХ в. мыть пол хотя бы раз неделю хозяйки считали бессмысленной тратой сил и времени. Его мыли и скоблили несколько раз в год, перед большими праздниками. Если на такой пол ребенок ронял суслу (импровизированная соска-пустышка в виде комка пережеванного хлеба, завернутого в тряпицу и завязанного тесемкой) — ее поднимали и снова совали малышу в рот. Ели все члены семьи из общей посуды, вытирались одним полотенцем. О чистке зубов никто не имел даже понятия.

Н. Улащик неоднократно отмечает, что описанные им хозяйства Вицковщины при всей их нетипичности для надельных деревень были обычными для хуторов и новых деревень, возникших на купчих землях. С этим можно согласиться. Отрывочные данные по зажиточным хозяйствам Кореньщины позволяют утверждать, что их хозяйство и быт к началу 1920-х гг. были аналогичны только что описанным. В деле о разделе имущества между Осипом Ивановым Лисом, его братьями Николаем, Адамом и сестрой Магдаленой перечисляется все подлежавшее разделу в хозяйстве их умершего отца: участок надельной земли при деревне Прудки площадью в 12 дес., при нем дом с 2 сенными сараями, скотный сарай, 4 лошади, 4 коровы, телка и 2 телят, 13 овец, сруб для строящегося амбара, молотилка, веялка, 2 телеги, 2 саней, 3 плуга, 4 бороны, 2 хомута и прочее имущество. В марте 1923 г. один из братьев, Николай, потребовал раздела этого имущества. Волземотдел постановил совершить раздел полюбовно на основании предварительного решения, уже достигнутого братьями в ноябре 1922 г.[201] Видимо, раздел прошел так легко потому, что эта земля не была единственной. По крайней мере Осип имел еще участок купленной земли на хуторе Пястун, который упоминается в других документах.

Составленный, видимо, осенью 1921 г. список веялок на территории Прудковского сельсовета перечисляет 10 хозяев, обладавших ими[202]. Это Данило Иванов Лис из Козырей, Михаил Семенов Лис с хутора Табун, Михаил Кореневский с хутора Кореневка, Степан Леонов Дзягилевич с хутора Селище, Сергей Осипов Тимофеев из деревни Гани, Петр Павлов Лис с хутора Лисовичи, Иван Ильич Лис из деревни Прудки, Семен Иванов Лойковский с хутора Низкое, Яков Лойковский из деревни Лищицы. Фигурирует в списке и Николай Лис, место жительства которого не указано. Вероятно, это один из вышеупомянутых братьев, чуть позднее деливших отцовское наследство в Прудках. В том же деле отмечается, что в Михалковичском сельсовете веялок не было[203]. Сведения по Черневскому сельсовету отсутствуют.

Именно такие хозяйства могли позволить себе накопительные денежные вклады. К 1906 г. в трех губерниях, Витебской, Минской и Могилевской, крестьяне завели 52,6 тыс. сберегательных книжек, на каждую из которых в среднем приходился вклад на сумму в 177 руб. К 1915 г. число таких вкладов возросло в 2,5 раза, до 129,3 тыс., а средняя сумма вклада составила 211 руб.[204]

[188] СССР по районам. Западный район (Белорусская ССР и Западная область РСФСР) / Сост. М. В. Довнар-Запольский. — М.; Л., 1928. С. 27.

[189] Улашчык М. Была такая вёска: Гіст.-этнаграф. нарыс. С. 113.

[190] Сельскохозяйственные машины и орудия в Европейской и Азиатской России в 1910 г. — СПб., 1913. Поуездные таблицы. С. 18—19.

[191] СССР по районам. Западный район (Белорусская ССР и Западная область РСФСР). С. 51—52.

[192] СССР по районам. Западный район (Белорусская ССР и Западная область РСФСР). С. 51—52.

[193] Гісторыя сялянства Беларусі са старажытных часоў да нашых дзён. Т. 2. С. 386.

[194] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства. Т. 2. С. 401.

[195] Веселовский Б. Крестьянский вопрос и крестьянское движение в России (1902 — 1905 гг.) — СПб., 1907. С. 6—7; Ястремский Ф. Повинности крестьян Минской губернии. — Мн., 1906. С. 8.

[196] Кісьлякоў Я. Тып беларускай сялянскай гаспадаркі (Эканамічны нарыс на падставе рахункова-агранамічнага досьледу) // Наш край. 1925. № 2—3. С. 3—10.

[197] Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей. Т. IX: Верхнее Поднепровье и Белоруссия. С. 155.

[198] РГИА. Ф. 1288. Оп. 4. Ед. хр. 56. Л. 4. Цит. по: Гісторыя сялянства Беларусі са старажытных часоў да нашых дзёнТ. 2. С. 381.

[199] Магілеўчык З. К. Санітарна-гігіенічныя ўмовы хаты і двара беларускага сялянства // Наш край. 1925. № 6—7. С. 3—20.

[200] Гісторыя сялянства Беларусі са старажытных часоў да нашых дзён. Т. 2. С. 277, 279.

[201] ГАМО. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 79.

[202] ГАМО. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 84.

[203] ГАМО. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 90.

[204] Гісторыя сялянства Беларусі са старажытных часоў да нашых дзён. Т. 2. С. 382.