Формирование сельской элиты

К моменту реформы большинство крестьянских хозяйств находилось в примерно равных условиях. Некоторым преимуществом, возможно, владели лишь те, кто получил от помещика дополнительные участки дарственной земли. Дальнейшая судьба была в их руках. Но воспользоваться своим шансом сумели лишь единицы. Тем более важно проследить те факты, которые фиксируют их возвышение над общим уровнем.

Первым свидетельством экономического успеха послужило досрочное погашение выкупной ссуды. К 1880 г. ее полностью выплатили трое крестьян деревни Козыри: Павел Иванов Лис, Иван Данилов Окулич и Иван Антонов Шейпа — первыми из бывших крепостных Красного Бора. По решению судебной палаты от 4 июля 1880 г. им выдали индивидуальные данные на землю как ее полноправным собственникам[164]. К концу 1881 г. полностью рассчитались с выкупом наделов еще двое крестьян из деревни Громница — Иван Емельянов Ясюкевич и его сын Фома, выделенный в 1865 г. в самостоятельное хозяйство. Еще один крестьянин той же деревни, Филипп Павлов Стасюлевич, погасил ссуду в 1882 г.[165]

Чуть позже, 15 июня 1883 г., индивидуальную данную на выкупленный надел получил Иван Михайлов Лис из Козырей. Согласно его завещанию, составленному 18 декабря 1887 г. и утвержденному к исполнению Минским окружным судом 23 марта 1895 г., этот надельный участок, а также участок дарственной земли в размере 20 дес., были в 1902 г. переоформлены губернской казенной палатой на его сына Степана[166]. При этом отчетливо проявилась неразвитость индивидуалистических представлений в сознания крестьян: Степан фигурирует в документах этого дела как единственный наследник, хотя фактически он выступал от имени всей семьи, включавшей его взрослых братьев Павла и Антона. Впоследствии это стало поводом для тяжбы между ними, когда в 1908 г. Степан Лис обвинил братьев во вторжении в его владения, имея в виду дарственный участок, полученный отцом от помещика Чудовского в 1865 г. Павел и Антон утверждали, что всегда пользовались этой землей наравне с братом, поскольку она граничит с нашей надельной землей и была отцом отдана нам в пользование. Борисовский уездный суд в марте 1910 г. оправдал Павла и Антона, но опекуны имущества умершего к тому времени Степана подали кассационную жалобу, настаивая, что исключительные права на участок принадлежали Степану. Жалоба была отклонена в июне того же года. Позднее, в январе 1917 г., Павел и Антон Лисы обращались в губернское присутствие за копией этого решения. При этом местом их жительства указан хутор Лисовичи, а сами они значатся минскими мещанами[167]. Это свидетельствует, что сыновья Ивана Лиса к тому времени вышли из общины и вели хозяйство фермерского типа.

Среди бывших государственных крестьян полностью выкупил надел лишь Илья Михайлов Кишкурно, который в люстрационном акте 1850 г. упоминается как содержатель кореньской корчмы. Впрочем, его участок был весьма невелик — всего чуть более 2 дес. (1 дес. при костеле и столько же при кладбище), утвержденных в его владении согласно решению губернского присутствия в марте 1870 г. Уже в сентябре 1883 г. Илья Кишкурно обратился с просьбой выдать ему данную на эту землю, поскольку выкупную ссуду он полностью выплатил[168]. Позднее он завещал свою землю крестьянам Степану и Марии Красуцким. Завещание от 23 августа 1895 г. утвердил Минский окружной суд. После смерти И. Кишкурно в конце 1898 г. наследники выселили из дома его вдову, о чем она жаловалась в губернское присутствие в апреле 1900 г.[169] Чуть ранее, 1 апреля 1899 г., присутствие отказало крестьянину Плещеницкой волости Брониславу Рудковскому, постоянно проживавшему в селе Корень, в купле этой земли у наследников Ильи Кишкурно, так как земля была описана за долг Ильи собственной жене[170]. Вероятно, выплатив этот долг, наследники больше не церемонились с вдовой Кишкурно. К сожалению, сохранившиеся материалы описывают эту историю весьма лапидарно, хотя ее подробности были бы интересны для выяснения вопроса о степени развития кредитно-денежных операций в крестьянской среде.

Таким образом, самостоятельно погасить ссуду смогли лишь 7 из примерно 170 хозяйств, получивших полные наделы, и 1 владелец неполного, главным занятием которого была торговля. Из семи крестьянских дворов владельцы двух имели важное преимущество — они в свое время получили дарственную землю (Иван Ясюкевич — 22 дес., а Иван Лис — 20). Этот же фактор, несомненно, способствовал успеху сына И. Ясюкевича Фомы. С другой стороны, Павел Лис, Иван Шейпа, Иван Окулич и Филипп Стасюлевич не имели такого преимущества, и досрочный выкуп объясняется их собственными усилиями. Что касается остальных крестьян Кореньщины, то они, судя по всему, так и не рассчитались с выкупными платежами вплоть до их отмены в 1905 г. Среди них были и братья Ивана Лиса, а также Николай и Иван Лойковские, которые тоже имели дарственную землю. Некоторые из них, похоже, просто не пожелали досрочно погашать выкупную ссуду, хотя имели такую возможность.

История рода Лойковских оставила следы в целой серии документов. При составлении выкупного акта братья Доминик и Иван Яковлевы Лойковские из деревни Лищицы получили надел в 35,15 дес., которым предстояло владеть на равных правах единственному сыну Доминика Францу и пяти сыновьям Ивана (из них двое родились уже после составления выкупного акта). Кроме того, Ивану в дар достались 4 дес., выделенные из бывшей запасной земли при деревне Громница. На хозяйство каждого из его сыновей в случае раздела пришлось бы, таким образом, около 4,3 дес. — не слишком выгодная стартовая позиция. Как видно из многочисленных примеров, такая семейно-демографическая ситуация напрямую вела к малоземелью и нищете. Но наиболее деятельные и предприимчивые находили выход, умудряясь заработать стартовый капитал и вложить его в покупку земли. Иван Лойковский сумел приобрести целых 120 дес., о чем свидетельствует его тяжба с племянником Францем — сыном умершего в 1878 г. брата Доминика.

В октябре 1891 г. Иван опротестовал в губернском крестьянском присутствии решение волостного суда от 8 июня того же года о разделе имущества с племянником. Суд на основании действовавших правил постановил разделить всю землю пополам, тогда как Иван считал, что выкупной акт составлялся на 5 ревизских душ, из которых его брату принадлежала всего одна (Франц родился уже после 1865 г.). Поэтому племяннику на 1 душу мужского и 2 души женского пола следует выделить только пятую часть надельной земли, тогда как остальные 4/5 должны остаться в хозяйстве Ивана, имеющем 6 душ мужского пола и 2 — женского. Любопытно, что Франц со своей стороны выдвинул контрпредложение: весь надел должен достаться ему одному, так как дядя прикупил 120 дес. на общие деньги, а пользоваться этой землей не дает.

Очень показательны разнообразные аргументы, приводимые Иваном Лойковским в его пространном прошении. Он пускается на наивную и легко опровергаемую хитрость, занижая размер надельной земли, выделенной им с братом в 1865 г., до 15 дес. и утверждая, что сделанная поверочной комиссией прирезка в размере 20,15 дес. является именно той дарственной землей, которую он лично получил от Чудовского и которая, таким образом, не подлежит разделу. Далее он упоминает, что к моменту смерти брата хозяйство их было скудное, и поднять его удалось лишь благодаря личным усилиям самого Ивана и его удачной женитьбе. В приданое за дочерью Семена Долинского он получил 500 руб. серебром, а после смерти тестя перевез из его двора в деревне Прудки 3 хозяйских строения, рабочий скот и семена на сумму в 150 руб. Вложив все приданое в хозяйство, он трудом своим и семейства добился успеха, причем вынужден был содержать малолетнего племянника и его сестер, от которых реальной помощи в ту пору не имел. Одновременно Иван пытается целиком отклонить решение волостного суда на том основании, что этот суд уполномочен решать имущественные дела с исковой суммой не более 100 руб., тогда как его хозяйство стоит значительно дороже: за землю к середине 1891 г. выплачено выкупных платежей на сумму 485 руб. 42 коп., а также вложена в постройки и удобрения вся сумма приданого (500 руб. наличными и 150 руб. имуществом). Дворовые строения застрахованы на сумму 400 руб. На этом основании Иван Лойковский оценил свое хозяйство в 1385 руб. 42 коп., из которых племянник не внес ни копейки. Однако его аргументация пропала втуне: губернское правление 22 ноября 1891 г. отклонило его апелляцию[171].

О принадлежности Ивана Лойковского к числу наиболее авторитетных дворохозяев свидетельствует тот факт, что он был одним из трех уполномоченных, выбранных в ноябре 1885 г. жителями всех деревень для решения имущественных вопросов с властями[172]. Дальнейшую судьбу этого крестьянского рода отражает посемейный список, приложенный в 1902 г. к уголовному делу одного из сыновей Ивана Лойковского. Судя по списку, сам Иван умер в 1897 г. После смерти в 1899 г. его племянника Франца, у которого остались малолетние дети, их семьи вновь объединились и продолжали жить под одной крышей и вести совместное хозяйство. На рубеже веков совладельцами надела были мать Франца Анна, ее 36-летняя незамужняя дочь Дарья, вдова Франца — также Дарья — с двумя малолетними сыновьями и дочерью, а также четверо женатых сыновей Ивана (пятый сын умер в 1895 г. в 28-летнем возрасте). Всего в хозяйстве было 25 человек, из них четверо трудоспособных мужчин[173]. Перед нами явный пример хозяйства, сознательно избравшего многосемейную модель поведения ради экономического успеха.

Старший из братьев, Семен Иванов Лойковский, владел, помимо доли в отцовском наследстве, 90 дес. земли в фольварке Кожуховка Плещеницкой волости, купленной при помощи ссуды Крестьянского поземельного банка[174]. Его брат Осип (Иосиф) был одним из немногих местных уроженцев, купивших землю имения Красный Бор.

Семен в отличие от отца полагался не только на собственный труд, но и на не вполне законные средства. В марте 1896 г. он вступил в сговор с владельцем имения Укроповичи Викентием Фальковским, которому угрожала публичная распродажа имения за долги. Фальковский и Лойковский составили подложную доверенность от имени умершего почти 20 лет назад прежнего владельца Укропович Степана Подвысоцкого, который якобы передал имение под управление Лойковского. Затем они же вместе с мещанином Заликом Лейбовым Коганом явились к нотариусу в г. Борисове, где засвидетельствовали этот акт, причем Фальковский выдавал себя за Подвысоцкого, а Лойковский и Коган изображали вымышленных свидетелей. Впоследствии Лойковский предоставил фиктивную доверенность в Борисовский съезд мировых судей, чтобы освободить имение от принудительной продажи. Афера, однако, была раскрыта, и 11 февраля 1902 г. Минский окружной суд приговорил Семена Лойковского (которому на тот момент было 43 года) к тюремному заключению сроком на 1 год[175].

Это событие, однако, не стало крахом жизненной карьеры предприимчивого крестьянина. В 1904 г. он продолжал активную деятельность, продав жителю Борисова Александру Зеленко два векселя на 100 руб. каждый, якобы полученные им от младших братьев Иосифа и Якова в августе 1899 г., когда он покупал у крестьянина Юрьевской волости Юрия Воронко землю в застенке Батяновка. По позднейшим объяснениям Семена Лойковского, он передал братьям деньги для уплаты Юрию Воронко, но они деньги растратили, и тогда он взял с них векселя. Однако при попытке Александра Зеленко дать ход этим векселям выяснилось, что они — поддельные. Векселя были написаны одной рукой, но, как установила экспертиза, не Зеленко и не Семеном Лойковским. Братья последнего заявили, что они никаких векселей не давали. Против Семена вновь возбудили уголовное дело. Кстати, в показаниях его братьев упоминается еще одна любопытная подробность: оказывается, Иосиф и Яков судились с Семеном из-за отцовской земли, и хотя земля была присуждена им, однако Семен по-прежнему не дает ею пользоваться. В описи имущества Семена Лойковского указывалось, что он владеет 3 лошадьми (оцененными в 120 руб.), 2 волами (50 руб.), 4 коровами (80 руб.), 9 овцами (9 руб.) и 4 свиньями (20 руб.). Как отмечалось выше, ему принадлежала купленная земля площадью 90 дес. в Кожуховке. Рассмотрение дела состоялось 25 апреля 1912 г. Суд присяжных вынес вердикт: подложность векселей считать доказанной, а причастность к этому Семена Лойковского — нет. В результате он был оправдан[176].

Не менее яркими представителями новой формирующейся элиты были братья Фома и Адам Ясюкевичи. Их отец Иван Емельянов Ясюкевич получил, согласно выкупному акту, в 1865 г. надел в 13,7 дес., относившийся к числу минимальных. Однако весь этот надел фактически предназначался его младшему сыну Адаму, поскольку старший, 21-летний Фома, тогда же оказался в числе всего двух счастливцев, вновь наделенных полными наделами, и получил собственный участок в 13,3 дес. К тому же Иван Ясюкевич был среди тех 6 крестьян, которые получили от помещика дополнительные дарственные земли, причем его участок увеличился на целых 22 дес. Таким образом, общие владения этой семьи составили 49 дес. Имея всего троих трудоспособных мужчин, Ясюкевичи наверняка привлекали для их обработки труд батраков. После смерти Ивана Ясюкевича в феврале 1885 г. сельский сход подтвердил переход его участка (видимо, без учета дарственной земли) в пользу одного из сыновей — Адама, так как Фома имел собственный участок[177].

Экономическое процветание семьи сыграло не последнюю роль в том, что Фома Ясюкевич на протяжении трех сроков, в 1881–1889 гг., был волостным старшиной, т. е. первым человеком в масштабе Гайно-Слободской волости. О его деятельности в этой должности помимо неоднократных общих упоминаний свидетельствуют и два достаточно специфических случая. Осенью 1883 г., когда Фома приводил в исполнение приговор волостного суда о наказании розгами крестьянина деревни Заречье Петра Гринкевича, родственник последнего ударил старшину кулаком в грудь, за что был подвергнут аресту на 6 недель[178]. Второе дело оказалось еще более щекотливым: в мае 1885 г. крестьянка деревни Лищицы Ева Высоцкая обвинила волостного старшину в том, что при решении о разделе наследства с ее сестрой Дарьей Балцевич, имевшем место в 1881 г., он вымогал взятку в размере 26 руб. Факт получения взятки, однако, не был доказан[179]. Фома Ясюкевич в последний раз упоминается в должности волостного старшины в феврале 1889 г.[180] В марте 1892 г. и затем в мае 1899 г. он фигурирует уже в должности волостного судьи, также связанной с довольно значительными властными полномочиями. Ее он тоже занимал не менее трех сроков[181].

У семьи Ясюкевичей случались трения с менее зажиточными односельчанами. Об этом свидетельствует поданная 27 сентября 1895 г. в губернское присутствие жалоба 13 крестьян деревни Громница на решение волостного суда от 1 июля того же года, утвержденное уездным крестьянским присутствием 17 августа. В этом решении крестьяне были признаны виновными в самоуправном разрушении каменной стены, отделявшей их земли от земель Фомы и Адама Ясюкевичей, а также в потраве овса и сенокоса, за что каждый из них был оштрафован на 50 коп. В жалобе крестьяне писали, что установленная Ясюкевичами стена загородила единственный путь для прогона их скота на пастбище, поэтому ее разрушение явилось вынужденной мерой. Протокол о самоуправстве, по их утверждению, волостной старшина составлял в пьяном виде, причем в качестве свидетелей показания в суде давали родственники Ясюкевичей (их сват и шурин), вообще не проживавшие в этой деревне. Тем не менее губернское присутствие решением от 3 ноября 1895 г. оставило приговор волостного суда в силе[182].

Еще один предприимчивый житель Громницы, Филипп Павлов Стасюлевич (один из тех немногих, кому к 1883 г. удалось рассчитаться с выкупными платежами), также имел тяжбу с односельчанами Осипом (Иосифом) и Домиником Францевыми Стасюлевичами. 24 ноября 1888 г. последние обратились в уездное присутствие с жалобой на решение волостного суда от 6 мая того же года, которым им было отказано в иске к Филиппу Стасюлевичу о возврате земли, ранее отданной ему во временное пользование. Речь шла о 7 дес. пахотной и сенокосной земли в урочище Горы. При разбирательстве Филипп предъявил документ о том, что эту землю он купил у Осипа Стасюлевича 18 лет назад, 13 апреля 1870 г., за 20 руб. серебром в присутствии свидетелей. Осип пытался доказать, что Филипп упоил его в кабаке в городе Борисове и подсунул расписку, которую тот спьяну подписал, а затем без его ведома оформил акт купли-продажи в волостном правлении. По его словам, эта земля, принадлежавшая Осипу и его брату в дополнение к основному наделу и поросшая кустарником, была передана Филиппу лишь на время — до тех пор, пока их сыновья не достигнут рабочего возраста. Свидетелем выступил житель Кореня Илья Кишкурно, подпись которого от имени неграмотного Осипа стояла на акте, оформлявшем сделку. Он полностью подтвердил версию Филиппа, заявив, что обе стороны приезжали к нему в Корень составить условия сделки, оформление которой состоялось в доме Адама Жижемского. Часть спорной земли, по показаниям Ильи Кишкурно, Филипп расчистил и удобрил, а на оставшемся участке за 18 лет вырос хороший лес. Этим, по мнению свидетеля, и объяснялся вдруг вспыхнувший интерес Осипа и его брата к участку, от которого они ранее отказались как от ненужного. Волостной суд вынес решение в пользу Филиппа, которое затем было утверждено уездным и губернским присутствием соответственно 1 сентября 1888 и 13 января 1889 г.[183]

В числе наиболее успешных и предприимчивых оказались потомки Данилы Юрьева Окулича из деревни Козыри, которому к моменту составления выкупного акта в 1864 г. исполнилось 68 лет от роду. Помимо единственного сына Ивана он имел зятя — Василия Фомина, тоже по фамилии Окулич, перешедшего в примаки около 1847 г. из деревни Терехи. На шесть душ мужского пола (у Ивана Данилова родились к 1864 г. три сына — Антон, Франц и Данило) им достался стандартный для указанной деревни надел в 28,2 дес. Хозяйство Ивана Окулича оказалось одним из трех, первыми погасивших выкупную ссуду в 1880 г. По этому случаю были составлены также посемейные списки всех трех хозяйств. Согласно приписке к посемейному списку Ивана, он вскоре обратился с ходатайством в казенную палату о переходе из сословия крестьян в разряд минских мещан. Ходатайство удовлетворено в 1882 г., после чего семья Окулича утратила экономическую связь с общиной[184]. Впрочем, другие связи сохранялись: в декабре 1887 г. крестьяне всех трех сельских обществ выбрали Ивана одним из двух своих уполномоченных для ведения тяжбы с владельцем имения Красный Бор Т. Давидовичем по поводу «округления» их наделов за счет помещичьей земли. В следующем году именно он подал от имени крестьян встречный иск[185]. (Вторым был упоминавшийся выше Адам Иванов Ясюкевич. Это дело, напомню, выиграли крестьяне.)

К концу жизни Иван Окулич скопил достаточно средств, чтобы купить хутор Остров недалеко от Козырей, затерянный в болотистом лесу на небольшом островке пригодной земли (отсюда, видимо, и его название). Между Окуличами и еще одним представителем новой элиты — владельцем хутора Табун Михаилом Лисом имелась давняя земельная тяжба по поводу 2 дес. сенокоса в урочище Синявка. Решение волостного суда от 14 апреля 1903 г. предписало изъять у Михаила Лиса эту землю и вернуть Окуличам (Ивану Данилову и его сыну Иосифу, которые действовали по доверенности от имени остальных сыновей — Антона, Франца и Семена). Исполнение этого решения состоялось только в 1912 г., но Лис тогда же заявил протест, поскольку волостной старшина изъял совсем не тот участок, который был предметом тяжбы. В деле упоминается, что Михаил Лис не имел надельной земли и принадлежал к сословию мещан, т. е. тоже вышел из состава сельского общества[186].

Земли Ивана Данилова Окулича в 1905 г. унаследовали четверо его сыновей, всю жизнь ведшие неразделенное хозяйство. Из них старший, Антон, умер в 1913 г. в возрасте 59 лет, вероятно, пережив своих детей. Пятый сын, Иван (родившийся, согласно посемейному списку, в 1878 г.), по воспоминаниям потомков этого рода, служил в кадровой армии и имел накануне революции чин штабс-капитана, что для выходца из крестьянской семьи было выдающимся достижением.

В материалах аграрной переписи 1917 г. приводятся результаты сплошного обследования хозяйств, имевших 50 и более десятин земли. Из всех хозяйств Кореньщины в эту категорию попали всего два. Одним из них было имение Красный Бор, находившееся во владении помещика Льва Давыдова и имевшее площадь 3991,8 дес. Вторым крупным хозяйством оказался хутор Остров, владельцем которого значился Франц Иванов Окулич. Его общая площадь составила 280,5 дес.[187] Правда, удобная земля насчитывала всего 28,5 дес., включая 1,5 дес. под усадьбой и 20 дес. пашни. Остальные земли, занятые болотистым лесом, понемногу расчищались и обрабатывались благодаря напряженному труду трех братьев Окуличей (60-летнего Франца, 52-летнего Осипа и 48-летнего Семена). Им принадлежали также надельные земли при деревне Козыри и купленный участок в Зембинской волости.

Для семьи Окуличей тоже была характерна стойкая ориентация на общежительскую модель ведения хозяйства. Четверо братьев, оставшихся в отцовском доме, работали сообща, двое из них до конца жизни оставались холостяками. На момент переписи жену имел лишь один из братьев (Семен), у которого было 2 сына в возрасте 17 и 13 лет и 5 дочерей от 18 до 2 лет. Всего, таким образом, на хуторе проживали 11 человек, из них 6 — в работоспособном возрасте. В хозяйстве имелись мельница, конная молотилка, веялка, 2 плуга. Домашний скот насчитывал 3 взрослых лошадей, 3 молодых и 1 жеребенка, 2 волов, 1 быка, 4 коров, 1 бычка, 5 телят и подтелков, 9 овец, 6 ягнят, 6 свиней и 5 поросят.

На парафиальном кладбище в Корене до сегодняшнего дня прекрасно сохранился гранитный памятник, поставленный около 1913 г. на могиле трех представителей этой семьи: Ивана Даниловича Окулича (родился в июле 1834 г., умер в январе 1905 г.), его жены Марьяны Ивановны, урожденной Балцевич (1833–1874), и одного из их сыновей, Данилы, который умер в августе 1897 г. в 38-летнем возрасте. Этот памятник, разительно выделяющийся на фоне простых каменных надгробий первой половины ХХ в., служит зримым воплощением состоятельности и успеха, которых добилась эта семья.


[164] НИАБ. Ф. 147. Оп. 3. Ед. хр. 28443—28445.

[165] НИАБ. Ф. 242. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 251—251 об.

[166] НИАБ. Ф. 333. Оп. 4. Ед. хр. 10367.

[167] НИАБ. Ф. 1595. Оп. 8. Ед. хр. 7263.

[168] НИАБ. Ф. 242. Оп. 3. Ед. хр. 424.

[169] НИАБ. Ф. 242. Оп. 1. Ед. хр. 11393.

[170] НИАБ. Ф. 242. Оп. 3. Ед. хр. 424.

[171] НИАБ. Ф. 242. Оп. 1. Ед. хр. 11395.

[172] НИАБ. Ф. 242. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 371.

[173] НИАБ. Ф. 183. Оп. 2. Ед. хр. 13682. Л. 190.

[174] НИАБ. Ф. 183. Оп. 2. Ед. хр. Ед. хр. 35410. Л. 11.

[175] НИАБ. Ф. 183. Оп. 2. Ед. хр. Ед. хр. 13682.

[176] НИАБ. Ф. 183. Оп. 2. Ед. хр. Ед. хр. 35410.

[177] НИАБ. Ф. 242. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 332, 341.

[178] НИАБ. Ф. 183. Оп. 2. Ед. хр. 56.

[179] НИАБ. Ф. 242. Оп. 1. Ед. хр. 11394, 15677.

[180] НИАБ. Ф. 242. Оп. 1. Ед. хр. 4505.

[181] НИАБ. Ф. 242. Оп. 1. Ед. хр. 4528, 4518.

[182] НИАБ. Ф. 242. Оп. 1. Ед. хр. 11395.

[183] НИАБ. Ф. 242. Оп. 1. Ед. хр. 4505.

[184] НИАБ. Ф. 242. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 251—251об.

[185] НИАБ. Ф. 1595. Оп. 2. Ед. хр. 147. Л. 122; Ф. 242. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 398.

[186] НИАБ. Ф. 1595. Оп. 1. Ед. хр. 4376.

[187] НИАБ. Ф. 325. Оп. 2. Ед. хр. 603. Л. 12, 2.